Ана Бландиана - Птица потребительская

Кладя трубку, почтенная дама никак не могла попасть на рычаг — так у нее дрожали руки. И хотя было ясно, что нельзя больше терять ни минуты, она все же присела на край дивана, потому что и ноги ее не держали. Только теперь, мысленно оглянувшись, она отдала себе отчет еще в одной странности новорожденных существ: они не издавали звуков. По телефону речь шла только о курином кудахтанье, ни на какой другой шум сосед не жаловался. Неужели эти существа с изъяном? Она быстро поднялась — проверить свое наблюдение. Курица кликушествовала, а ее невинные мучители, тихо улыбаясь, играли выдранными из нее перьями и развлекались тем, что пролетали почти вплотную к ее клетке, заставляя несчастную вжиматься в угол. На их крохотных рожицах не было написано ни злобы, ни жестокости, напротив, такая безмятежность исходила от их розовогубых улыбок (они действительно выросли или это ей кажется?), что дама заподозрила в них не только немоту, но и глухоту: их безмятежность означала нарушенный контакт с миром, наводила на мысль о физических недостатках. Но сейчас некогда было об этом думать. Единственная не терпящая отлагательств проблема и единственная из разрешимых была проблема наседки. Вытянув руки, ощущая кожей легкие щипки летучих существ, которые наконец-то ее заметили, дама благополучно добралась до клетки, где томилась горемычная мать, крепко схватила ее за крылья и потащила в комнату. В отчаянье держа ее одной рукой, другой она притворила балконную дверь, оттолкнув любопытного, который норовил влететь за ней (не тот ли самый, что карабкался на ее туфлю?). Не дав себе ни секунды передышки, чтобы не растерять остатки мужества и энергии, не выпуская отяжелевшую, рвущуюся из рук курицу, она пошла по квартире искать веревку, туго связала страдалице лапы и крылья, завернула ее в банное полотенце и засунула в элегантную сумку, привезенную когда-то из Италии, не до конца застегнув молнию, чтобы узница не задохнулась. Сумка, поставленная на пол, колыхалась едва заметно: курица, как только ее унесли с балкона и связали, моментально затихла, будто положение пленницы само по себе оградило ее от всех источников страха.

Пытаясь ни о чем больше не думать, почтенная дама на скорую руку оделась, причесалась и, когда была готова, внимательно оглядела себя в зеркале, выискивая в своей внешности следы безумного утра. Успокоенная осмотром, не удостаивая ни взглядом балкон, чьи жители выстроились теперь цепочкой на подоконнике, приплюснув носы к стеклу и разинув рты (ей показалось или они и правда выросли?), дама самым естественным, на который была способна, жестом взяла сумку и вышла, заперев дверь и два раза толкнув ее для проверки. На улице она приказала себе держаться невозмутимо, хотя прохожие, все поголовно, глазели на нее (из детективов, которыми она увлекалась в отпусках, с первых десяти страниц угадывая ход событий и потом упиваясь совершенным совпадением сюжета с ее догадками, она знала, что так чувствуют себя все, кому есть что скрывать). А в ее тайну входила не только завернутая в банное полотенце курица в самой элегантной из домашнего реквизита сумке, но и много, много больше того.

Вернув курицу хозяйке и объяснив в ответ на не слишком доброжелательное удивление той, что из яиц ничего не вышло и поэтому приходится отдавать наседку раньше времени, и доплатив еще двадцать пять леев, потому что у старухи был такой вид, будто она же еще и осталась внакладе из-за чьих-то капризов, дама вздохнула с облегчением — хоть с одной морокой покончено! И — странно устроен человек! — почувствовала такой подъем, что, отчитав, как во сне, двухчасовую лекцию, остаток дня провела в толкотне по магазинам, покупая тот самый белый атлас, который впоследствии нашли на стенах курятника, и бесчисленные толстые махровые полотенца, выстелившие его вместо ковриков. По правде говоря, где-то в тылу безответственного блаженства, с которым она слонялась по магазинам в толпе, бесповоротно отгороженная от нее своей тайной, гнездился страх — страх вернуться домой, где ее может встретить все что угодно.

Ее опасения оправдались. Подходя к дому, она поискала глазами свой балкон, словно что-то предчувствуя. И не зря. Впрочем, кто же предчувствует, не будучи уверен в том, что произойдет? С ее балкона, видного за несколько сот метров, свешивался, раскачиваясь, какой-то мохнатый золотисто-розовый жгут. Сначала она не поняла, не посмела понять, но чем ближе подходила, тем меньше оставалось у нее надежды на оптический и всякий другой обман: обитатели балкона, вероятно пресытясь изучением своего жизненного пространства, уцепились один за другого и, помогая себе крыльями, перемахнули через балконную решетку и теперь висели, заглядывая в окна нижней квартиры. Кажется, это их чрезвычайно развлекало, и они чисто по-братски уступали друг другу место на конце каната, чтобы все по очереди могли подсмотреть, что творится в чужой квартире. Разобравшись, в чем дело, почтенная дама на секунду окаменела — не ровен час, нижние соседи заметят своих соглядатаев, — потом буквально ворвалась в дом и, поскольку лифт не шел (кто-то снова оставил открытой дверь на своем этаже), побежала через две ступеньки, от волнения и спешки еле отыскала ключ и влетела в квартиру. С первого же взгляда она поняла, что не все существа свесились вниз, жизнь на балконе кипела, и, если бы она не видела только что своими глазами это золотистое качание перед соседским окном, ей бы и в голову не пришло, что они тут не все в сборе.