Мирон Изаксон - Жены Натана

Здание комиссии весьма впечатляюще. Стены этого старого здания обновлены белой краской какого-то особого удивительного цвета. У входа нас ждет представитель комиссии и проводит нас в роскошную, хорошо обогретую комнату, освещенную одной центральной люстрой. Несколько кресел расположено перед небольшим столом, за которым сидят три члена комиссии. Нам подают питье и просят приступить к обсуждению. Натана приглашают сесть в срединное кресло, мы же можем сидеть рядом или за ним.

У Натана спрашивают данные, – личные, о его офисе и состоянии. Затем просят рассказать о женах (имена Рина и Дана они даже произносят почти как в оригинале, на иврите) и детях. Когда речь заходит о Рине, члены комиссии замедляют ход обсуждения, просят рассказать о ее жизни, о том, что она успела сделать. Спрашивают, абсолютно ли ясно, что смерть ее была естественной, и может ли Натан это доказать. Сидел ли Натан в трауре, как это полагается, когда и как появилась Дана, и возникало ли когда-либо напряжение между двумя этими женщинами. Натан подробно отвечает на отличном английском языке, но с явным иностранным акцентом. К моему удивлению, он время от времени краснеет, но не забывает легко пошутить или сравнить свою жизнь с жизнью известных личностей европейской истории. И тут, весьма естественно переходит на членов комиссии, прося их тоже представиться, в дополнение к надписям на табличках, выставленных перед каждым на столе. Выясняется, что председателем комиссии является представитель британского королевского двора. Второй представитель – всемирно известный специалист по истории средних веков, лектор Оксфордского университета, третий – член парламента от правящей партии.

Спустя два часа входит чиновник, встречавший нас у входа, объявляет перерыв, приносит легкую закуску и горячий чай. Все это выставлено на отдельном столе, мы все, включая членов комиссии, утоляем жажду и начинающийся голод. Председатель комиссии больше всего беседует с Яроном, спрашивает о том, какие игры нравились ему в детстве, и каково его мнение об английском футболе. К счастью, Ярон весьма разбирается в теме, и явно производит, так мне кажется, впечатление на председателя комиссии. Я почти не разговариваю, выпиваю несколько стаканов чая, чувствую усиливающееся напряжение в животе и голове.

Опять рассаживаемся. Теперь спрашивают Генри. Хотят знать, каково его происхождение, каковы условия работы у Натана. Относятся ли к нему с уважением. Генри отвечает на каждый вопрос с большой серьезностью, и смотрит на нас с явным удовлетворением. Неожиданно спрашивает по своей инициативе членов комиссии, знают ли они, каким эрудитом является Натан, и насколько удивительна его жизнь, «до такой степени, что был период, когда он растил у себя в доме тигра». Члены комиссии переглядываются, смотрят в свои бумаги, и, кажется, успокаиваются после того, как находят эту деталь в подготовленных для них материалах.

Когда беседа с Генри заканчивается, Натан опять просит слова, встает и спрашивает, известны ли членам комиссии детали его многопрофильной учебы в Соединенных Штатах и Англии, знают ли они о редчайшем зеркале, которое он приобрел, и есть ли еще хотя бы один такой коллекционер и знаток, как он. Члены комиссии, очевидно, вовсе не собираются отвечать на его вопросы и просят его сесть. Генри кладет ладонь на колено Натана, стараясь его успокоить. Натан снова встает, подходит к соседнему столу налить себе воды, возвращается на место, молча садится и подпирает руками голову. Никогда я его таким не видел. Не удивлюсь, если он даже заплачет. Я чувствую его напряжение, и мой гнев, обращенный на него, постепенно переходит в чувство солидарности и дружбы. Председатель комиссии предлагает завершить сегодняшнее обсуждение и возобновить завтра в тот же час. Просит принести с собой отсутствующие документы.

«Ты, наконец, понимаешь важность всего происходящего, – спрашивает меня Натан в такси, – Тот, кто приобретет этот манускрипт, сможет понять историю Европы, и никакая другая история меня не интересует. Когда французы и англичане смешиваются, это слияние в высшей степени приковывает внимание. И благодаря этому, не будет картины, мебели или политического хода, который я не смогу расшифровать. И только я смогу решить, кто будет изучать этот манускрипт». – «Я понимаю, Натан, то, что ты имеешь в виду», – говорю я негромко. «Нет, ты не понимаешь», – вдруг он кричит на меня, – «это первый раз, когда ничего меня интересует, даже переспать с красивой женщиной. Я теперь знаю точно, что меня интересует, мне это абсолютно ясно. И именно, когда я пришел к этому пониманию, я должен терпеть все странные требования этой комиссии. Чего они спрашивают меня дотошно о моей семейной жизни? Их это дело, убийца я или насильник, или вообще лгун. Пусть продадут мне, и все, я владею состоянием, я плачу необходимую сумму, и дотошно знаю всю необходимую информацию. Почему они издеваются надо мной? Ты, Меир, должен это понимать лучше меня. Объясни мне, что они от меня хотят. Это душевное копание более подходит тебе и твоим странным записям обо всех нас. Может, в конце концов, ты сможешь мне в чем-то помочь».