Джулия Стюарт - Сват из Перигора

— Выглядит аппетитно, правда? — спросила Лизетт Робер. — Я как раз собиралась попробовать. Составишь мне компанию?

— С удовольствием, — ответил Гийом Ладусет, витая мыслями где-то далеко.

— У меня аж слюнки текут. Она, кстати, говорит, что подстрелила этого зайца сама.

С этими словами Лизетт Робер выставила на стол баночку корнишонов, багет, две тарелки и два ножа. Затем достала из холодильника упаковку «Кабеку» и, зная, что сыр подтачивает отвращение гостя к слухам подобно тому, как вода точит камень, поставила поближе к Гийому. Сев за стол, повитуха открыла паштет, понюхала, провозгласила его бесподобным и предложила собеседнику. Воспитанность не позволила ему ответить отказом, он подцепил паштет ножом и передал обратно хозяйке. Лизетт Робер размазала темную, комковатую массу по хлебному ломтику и с аппетитом отправила в рот.

— Изумительно! — вынесла вердикт она. — Давай, налегай.

Гийом молча нагрузил свой кусок багета и с неохотой поднес к губам. Мгновение он колебался, не решаясь попробовать пахучее мясо, сдобренное тимьяном, чесноком, красным вином и луком, — ведь всего этого касалась рука, которую ему так хотелось сжимать почти три последних десятилетия. Гийом даже не успел проглотить, как уши пронзила боль, и он, выскочив из-за стола, распахнул заднюю дверь, дабы Лизетт Робер не учуяла резкий запах гниющих цветов, что исходил от его хандры.

Пока они ели, Лизетт Робер болтала о чертовом муниципальном душе, о том, как она по ошибке забыла новую бутылочку с шампунем в кабинке и как, вернувшись, нашла ее абсолютно пустой. Хорошо еще, что шампунь был с отчетливым запахом яблок, добавила она, и ей не составило большого труда вычислить по запаху всех преступников. Гийом Ладусет, которому только сейчас удалось отвлечься от мыслей об Эмилии Фрэсс, втайне вздохнул с облегчением, ибо, когда он сам сдавил бутылочку в душе, там было уже пусто.

— А как у тебя с работой? Есть какие-нибудь успехи? — поинтересовалась повитуха, пододвигая «Кабеку» поближе к гостю.

Тот словно вдруг вспомнил что-то очень важное: вскочил из-за стола, взял букет артишоков и презентовал его Лизетт Робер, стараясь — несмотря на непрожеванный корнишон — выглядеть как можно торжественнее, что включало в себя даже некое подобие поклона.

— Это… — сваха выдержал паузу для пущего эффекта, — тебе.

— Большое спасибо, Гийом, очень мило с твоей стороны, — ответила повитуха, принимая подарок. — Они замечательные. А я думала, у тебя в этом году артишоки не уродились.

— Кто тебе сказал?

— Никто, — слукавила та.

Сваха вернулся за стол.

— Они не мои, — сознался он, недовольный, что кто-то судачит о его артишоках у него за спиной. — Их вырастил кое-кто другой. Твой тайный обожатель, между прочим.

— Тайный обожатель?

— Лизетт, я должен признаться, что я здесь по долгу службы. Один джентльмен пришел ко мне в контору и сразу же подписался на нашу «Непревзойденную Золотую Услугу». Сие означает, что у него на уме есть конкретная кандидатура и ему хотелось бы с ней познакомиться. И эта кандидатура, мой друг, — ты.

Лизетт Робер выглядела явно озадаченной.

— С чего бы кому-то вдруг захотелось со мной знакомиться?.. — с сомнением спросила она.

Что Лизетт Робер проклята, первой поняла ее мать — в тот самый миг, как разрешилась от бремени. Все предыдущие ее дети явились на свет синюшными уродцами, а младшенькая — чудесным розовым пионом, и матери хватило одного взгляда на присосавшееся к ее груди личико, чтобы понять: до конца дней девочка обречена тянуть непосильное бремя под названием «красота». Каждую ночь она молилась Всевышнему, прося смилостивиться и сделать так, чтобы красота ее ребенка увяла, тогда как супруг, ни сном ни духом не ведавший о проблемах, что поджидают малышку в будущем, целовал свою маленькую принцессу в макушку — так часто, что у той на всю жизнь там осталась вмятинка. Многочисленные братья и сестры Лизетт, внешность которых можно было назвать в лучшем случае «характерной», в силу юного возраста не понимали, что прелестное личико младшей сестренки является чем угодно, только не благом, а потому из зависти окрестили ее «уродкой».

На первых порах скрыть сей физический недостаток труда не составляло. Пока малышка лежала в коляске, мать просто прикрывала ей личико белым хлопчатобумажным платком своего мужа. Но стоило девочке подрасти, как она наловчилась стягивать платок, и тайное стало явным. Услышав о непревзойденной красоте Лизетт, люди из окрестных деревушек толпами валили полюбоваться на чудо-ребенка. В конце концов мать не выдержала.