Джулия Стюарт - Сват из Перигора

Во время их светских бесед Гийом Ладусет галантно отводил взгляд, стараясь не пялиться на нижнее белье повитухи в столь соблазнительно провокационной близости: либо на веревке в саду, либо на сушилке перед камином. И лишь когда в разговоре наступала пауза, он вдруг — точно мысль эта только сейчас пришла ему в голову — объявлял: «Кстати, Лизетт, я как раз собирался тебя кое о чем спросить. Так, пустячок…» — и вываливал очередное медицинское беспокойство, которое тревожило его в тот момент.

С самого детства Гийом Ладусет страдал легкой формой ипохондрии. Мать его, убежденная, что сын подхватил сию болезнь в школе, целый месяц не пускала мальчишку в класс, дабы не заразился еще сильнее. Она тотчас велела мужу разбить садик с лекарственными травами рядом с их огородом, чтоб обеспечить сына смесями и отварами, необходимыми для лечения. Ропот материнского беспокойства оказался настолько шумным, что немедля разбудил в ней другие страхи. Она потребовала окружить лекарственный садик самшитом, известным своей способностью отводить грозовые бури, ибо с тех пор, как юный Ив Левек поведал ей о трагической судьбе своего деда, погибшего в поле во время грозы, мадам Ладусет втемяшила себе в голову, что ее драгоценного супруга непременно настигнет смертоносная молния. Когда же, спустя час после ее настоятельной просьбы, выяснилось, что мсье Ладусет даже не пошевелился в своем любимом кресле у очага, она строго-настрого предупредила мужа, что до тех пор, пока задание не будет исполнено, он может забыть о супружеском ложе. Весь остаток дня она демонстративно не разговаривала с ним и втихаря посеяла по периметру сада дягиль — для защиты домочадцев от жутких напастей.

На самом деле мсье Ладусет, который обычно воздерживался от потакания сумасбродным идеям жены, в тот день действительно собирался разбить садик с лекарственными растениями — исключительно ради удовольствия. Но стоило делу дойти до угроз, тут же — из чистой вредности — передумал и следующие три ночи спал в ванной, укрывшись влажным голубым ковриком. В конце концов жена сама позвала его обратно, поскольку не могла больше слышать, как муж стучит костями о деревянный пол, дергаясь и подпрыгивая во сне, — ведь груз семейной Библии не придавливал его к ложу.

Как правило, после обозначения своей медицинской проблемы Гийом Ладусет удовлетворялся настойчивыми заверениями Лизетт Робер, что до смерти ему еще очень и очень далеко. Лишь однажды она всерьез посоветовала парикмахеру обратиться к врачу. То был период, когда повитуха начала втайне подозревать, что Гийом страдает острой формой любовного томления — заболевания более ужасного, чем все, о чем ей приходилось читать в медицинских справочниках. Несколько месяцев после своего визита к врачу — кстати, полностью подтвердившего опасения повитухи — Гийом Ладусет всячески избегал заходить к ней домой из страха, что та непременно спросит об объекте его симпатий. И вновь разговаривать с соседкой он начал лишь после того, как столкнулся с ней на рынке и, не удержавшись, спросил: мол, не кажется ли той, что белки глаз у него ненормально желтые. Выслушав клятвенные заверения, что белки такие же белые, как и яйца, которые он только что купил, парикмахер возобновил регулярные визиты к повитухе. Уже в следующий свой приход он приволок столько тыкв и горлянок, что потянул некую непонятную мышцу в спине, и ему потребовалась экстренная медпомощь…

Лизетт Робер гостеприимно распахнула дверь и чуть отступила, давая свахе возможность протиснуться со своим букетом артишоков, чьи норовистые заостренные кончики всерьез угрожали сбить с толку его педантично-правильные усы. Теперь, когда Гийом сам имел дело с томящимися любовью, повитуха была рада видеть его даже больше обычного и проводила гостя на кухню, надеясь пополнить свою коллекцию местных сплетен очередным экспонатом. Она тотчас предложила свахе привычный бокал «перно». Гийом Ладусет, все эти годы мужественно сносивший оскорбления ширпотребной микстуры, сварганенной в соседнем департаменте Шарент, понимал, что теперь уже слишком поздно признаваться в своем отвращении к этому пойлу, и принял бокал с улыбкой, скрывавшей, как он надеялся, его тайный ужас. Оба согласились, что сегодня чересчур жарко, чтобы сидеть снаружи, так что сваха сложил артишоки на стол, выдвинул деревянный стул и сел. Постукав задниками по полу, чтобы кожаные сандалии отлипли от взмокших подошв, он сбросил их вовсе и с наслаждением отдался прохладе кафельных плит.