Орефьев прекрасно его понял. Проявлением доброты Аркадий хочет выторговать себе спокойствие. Он как бы говорит: видишь, я с тобой по-человечески, будь же и ты человеком, скажи, что нет никакой цапли. Но Орефьев испытал странное маленькое наслаждение оттого, что может быть немилосердным, как все нормальные люди.
— Спасибо, Аркаша, у меня все есть. Разве что подзорную трубу или бинокль, чтобы цаплю рассмотреть!
— Ну ты дурак, ну и дурак же ты! — закричал Аркадий чуть не со слезами. — Кому ты сказки рассказываешь? Я профессионал! Я этими вопросами всю жизнь занимаюсь! Ни одной цапли в нашем городе и в наших местах не было никогда — и не будет! Понял меня? Думаешь, ты больной и тебе все можно? Я сам загибаюсь, между прочим, еще неизвестно, кто кого на свои похороны позовет! И все, не звони мне больше!
Орефьев посидел, подумал, улыбаясь, и пошел к окну. Сел и стал смотреть на белого голубя. Потому что это был голубь. Белый голубь. Это Орефьев понял буквально через мгновенье после того, как ему показалось, что это цапля. Показалось спросонья, из-за тумана и плохого зрения, из-за того, что на фоне белесого неба голубь показался каким-то вытянутым и длинноклювым.
С одной стороны, Орефьев, получается, придумал цаплю, сыграл в то, чего нет. Но с другой, если он верил в цаплю хоть немного, значит, она была, вот эту цаплю он и защищал, за нее он и бился в телефонных разговорах, пережив несколько по-настоящему бурных и жизнедеятельных минут.
К тому же если уж возникла мысль о цапле на трубе городского дома, то почему бы не возникнуть и самой цапле? Что в этом невероятного?
Значит, может стать вероятным и другое невероятное. То есть, в сущности, все.
Валерий Черешня
Сиротство волхвов
Черешня Валерий Самуилович родился в 1948 году в Одессе. Окончил Ленинградский институт связи. Печатался в «Звезде», «Октябре», «Постскриптуме». Автор трех лирических сборников. Живет в Петербурге.
* * *
Я видел смерть пчелы — она не легче,
чем смерть людей: крутясь от боли,
ползла, крылом земли касаясь,
другим — за равнодушную траву
цепляя. В легкий мусор
пока не превратившееся тельце
сжималось и крылом еще дрожало,
уже не певчим. Все же — легче.
Я думаю, что страха чуть поменьше.
И глупости. И жалости к себе.
Памяти В. Аллоя
…or not to be?
Не боли боишься. Все боли
Терпимы, доколе терпимы.
Боишься быть варваром воли,
Круша беспощадно, до голи.
А вдруг — неуничтожимым
Окажется все, даже тучи,
Что краем любви проходили,
И каждый случившийся случай,
И скучная банька паучья,
И что там еще нам сулили?
Боишься, игрушку ломая,
Опять не добраться до сути:
Поломка лежит дорогая,
Отчаянье, приступы мути,
И детство уходит, рыдая.
* * *
Это значит: никто и нигде,
Никогда.
Это значит: круги по воде,
А вода,
Проступая сквозь войлок болот,
Доставая с небес,
Неизбежную песню поет,
Песню — плеск.
Так прислушайся к ритму ее:
Мерный кач
Как целебное пей мумие.
Мумий плач,
Их оскал, обращенный векам,
Темный вой…
По изгибу лежалых лекал
Ясен крой.
Ты прельщался волненьем лихим:
Легкий взрыв
Опадает осадком сухим,
Сущность скрыв;
Но и штопора грубый бурав,
Злая ось,
Зависает в пустотах, не прав
Тем, что — сквозь.
И тогда остается пробел
Между волн,
Где спасительный плещет предел,
Счастьем полн.
Помнишь, в детстве играл в пустоту,
В суть ее:
Что там держит ребенок во рту?
Ни-че-го.
* * *
В какой-то ласковой Италии
У глубоокого фонтана,
Где утром небеса вставали и
Под ними ластилась Тоскана.
В какой-то ласковой и лодочной,
Где клавиши гондол с оркестром
Двойных дворцов играли точную,
Родную музыку Маэстро
В какой-то бережной, где ладили
Простор с уютом, блеск с ужимкой,
Где мы с тобой глазами гладили
Холмы со знаменитой дымкой.
Где плыл бульвар широколистьями,
Укрывшими зеленой плотью
Нас, взятых легкими и чистыми,
Как мошек, любящей щепотью.
На смерть…
1
Он не заметил перехода.
Проснулся — тот же снег кругом,
вот только странная свобода:
как будто совершило взлом
то непостижное, что тесно
болело из глубинной тьмы.
Теперь ему просторно, пресно
и не хватает той тюрьмы.
2
Чуть изменившиеся воздух,
вода и зимние цветы.
Что согревало стих и прозу
библейским ужасом тщеты?
Что различало вкус у хлеба
и смысла слабые следы?
Все — цвета северного неба
и вкуса питерской воды.
Читать дальше
