Александр Шарыпов - Клопы (сборник)

Я увидел ее постелю, перерытую разбойниками… (…)

– Барышня жива, – отвечала Палаша. – Она спрятана у Акулины Памфиловны.

– У попадьи! – вскричал я с ужасом. – Боже мой! Да там Пугачев!

Я бросился вон из комнаты, мигом очутился на улице и опрометью побежал в дом священника, ничего не видя и не чувствуя».

(«Капитанская дочка»)

2. « – Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в ариергарде велел зажечь огни и шуметь, чтоб обмануть нас.

– Едва ли, – сказал Багратион. (…)

– Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.

Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.

– А что ж, съездите, – сказал он, помолчав немного.

– Слушаю-с.

Ростов дал шпоры лошади. (…) Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде него. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто бы не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы».

(«Война и мир»)

«Слово освобождает душу от тесноты», – утверждал Шкловский. Это положение спорно.

Во-первых, оно подразумевает отрицательную роль тесноты, что уместно лишь на уровне обыденного сознания: «Зачем ты в бутылку полез?» – спрашивает обыватель, и для него этот вопрос звучит риторически, тогда как еще Бердяев писал:

«Если европейский человек выходит ныне из новой истории истощенным и с растраченными силами, то он вышел из истории средневековой с силами накопленными, девственно непочатыми и дисциплинированными в школе аскетики. Образ монаха и образ рыцаря предшествовали эпохе Ренессанса, и без этих образов человеческая личность никогда не могла бы подняться на должную высоту».

(«Смысл истории»)

Во-вторых, слово, т.е. язык, – утверждаю я – не освобождает, а лишь помогает освободить душу от тесноты, да и то лишь в случае, когда душа освобождается принудительно.

Так называемая проблема языка — это чисто русская проблема, возникшая, к тому же, лишь в последнее время. Кажется, возникновение ее связано с деятельностью Е. К. Лигачева. Вен. Ерофееву и в голову не могло прийти, что при размыкании римановых поверхностей могут возникать какие-то проблемы с языком (далее курсив В. Ерофеева):

«Я взял четвертинку и вышел в тамбур. (…) Мой дух томился в заключении четыре с половиной часа, теперь я выпущу его погулять. Есть стакан и есть бутерброд, чтобы не стошнило. И есть душа, пока еще чуть приоткрытая для впечатлений бытия. Раздели со мной трапезу, Господи!

СЕРП И МОЛОТ – КАРАЧАРОВО.

И немедленно выпил».

(«Москва – Петушки»)

Однако уже у А. Гаврилова проблема языка обозначена явно (далее курсив мой):

«Суровцев достал из чемодана бутылку водки и протянул Войцеховскому.

Войцеховский, порезав палец, содрал пробку и сделал несколько глотков. (…)

«Сам выпил, а мне ничего не говорит», – оскорбился Суровцев и стал скручивать из газеты пробку и затыкать бутылку.

Пробка то проваливалась, то не лезла.

– Лучше выпей, – отозвался из тулупа Войцеховский.

Суровцев сделал пару глотков, заткнул бутылку, спрятал ее в чемодан и сказал:

– И все-таки я с тобой не согласен в том плане, что раньше ничего хорошего не было. Было, было! Вспомни хорошо! Вспомни хотя бы…

– Не физдипли, – отозвался из тулупа Войцеховский, и Суровцев замолчал».

(«Элегия»)

С появлением завинчивающихся головок проблема языка перестает быть актуальной; по крайней мере уступает в актуальности проблеме использования при размыкании правила правой руки (в формулировке Лермонтова: «И некому руку подать»; в формулировке А. Битова: «Если человек кажется говном, то он и есть говно».).

Что же касается непринудительного освобождения, то в нем язык не играет никакой роли, поскольку под действием внутреннего движения пробка и язык вылетают, так сказать, совместно:

«Да, все это – пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что-то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я что-то нужное думал, да. На-ташку, наступить, да, да, да. Это хорошо». И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!.. Руби!.. Что?..» – заговорил, очнувшись, Ростов».