Александр Шарыпов - Клопы (сборник)

В это время – в понедельник вечером и особенно утром во вторник – и я к нему, «одному из нас», чувствовал – не то что, а легкую такую тягу… Было, было.

Кстати сказать, вот даже на протяжении этих двух дней какой-то мужик утонул в районе дебаркадера Коромыслово – есть у нас такое – там еще до войны был пивной павильон и давали к пиву соленую воблу, и до сих пор висит жестяной плакат «Завертывать взахлест шкоты за банку категорически запрещено» и нарисованы опрокидывающиеся в воду незадачливые пьяницы – я, будучи ребенком, путал шкоты со штоками и удивлялся, как это: завернуть шток вокруг банки, – об этом писали в «Чуг. мысли», правда, несколько по-иному: что будто не утонул, а будто бы выплыл или не знаю как, но убежал в пьяном виде вдоль по берегу, одетый в синие брюки, остальная одежда отсутствовала, просили сообщить местонахождение.

Кажется, мы как раз и обсуждали это событие во вторник после работы и пытались понять, нет ли и тут чего-нибудь.

Вдруг затарахтел мотоцикл – и во двор въезжает милиция. Все сразу притихли и как-то замешкались. А тут – ба! Из коляски вылезает Ипат.

Лохматый – еще подумали: опознание там или что, – нет! Глядь: участковый, наклонясь, жмет ему руку. Как? Возвращает изъятый топор! Мало того: порывшись в коляске, вытаскивает белое топорище: на! бери! Но и это еще не все. Он нагнулся…

И вытащил – этого ли мы ожидали! – брошюру. Обтер рукавом от пыли, отдал Ипату с легким вздохом, козырнул, сел в мотоцикл и быстро скрылся. Только дым повис в воздухе.

Маляры дернулись: туда! сюда! – не знаю, как кого, но меня с Терентием больше всего поразила вот эта брошюра. Ветхая от частого употребления, испещренная пометками НБ – «Нота Бене» (Ипат объяснил), прошитая кой-где для крепости черными нитками, – одним словом, Кодекс; но даже не столько сама брошюра – хотя и это способно остолбенить – я, например, как тот ребенок, совсем был неграмотный в этом вопросе и до сих пор думал, что эти статьи, про которые все говорят, это не те статьи; но даже не это, а то, что там – Ипат открыл – стояло, каракулями: «Сия книга Уголовный кодекс, с изменениями и дополнениями и приложением постатейно-систематизированных материалов, дана Еикину И. И. в вечное пользование бывшим ее владельцем Е. Протасовым с тайной мыслью послужить великому и вечному». И подпись.

Не знаю, кого где, а нас вот тут начало переворачивать в этом калейдоскопе. Вот тут на нас надуло эту сибирскую заразу непонимания. Пересеклись миры, протоны и позитроны, и наступила вторая, так сказать, облако-подземная стадия. Будто завернули за угол, но опять ничего не поняли: того, который шел равномерно, не стало среди нас, и понимать это надо было уже вглубь и вверх.

Разница в том, что теперь каждый почувствовал, что так и с ним может случиться.

А Ипат оглядел нас безгрешными своими, почти детскими глазами – потом дернул себя за ус и сказал, что нужен чурбан. Мы бросились за чурбанами, и так были заняты все головы одной думой, что даже никто не спросил, какой именно нужен чурбан – прямой или переносный, и все приперли те, которые прибивает к берегу. Одноглазый Сидор, держа голову в профиль (Нельсон Мандела, как его звали, или еще Буйная Голова; говорили, что глаз у него вылетел в грозу, от удара грома), – и тот припер. Невропатолог Енароков потом объяснил: у всех было помрачение сознания.

Ипат выбрал себе чурбан; размахивая руками, завернул все барахло в клетчатую клеенку, молча взвалил на горб и уковылял в открытую дверь. И закрыл эту дверь за собой.

Вот ему бы – я сейчас думаю – вот такую бы как раз работу: чтобы он поковылял туда-сюда, поразмахивал руками, а никто бы ничего не понял, а он бы ушел, лег на кровать, чистил ногти и глядел в потолок.

А мы тогда, – переминаясь с ноги на ногу, как беременные у крыльца роддома, с этими чурбанами, – стояли еще очень долго. Отполыхали багровыми отблесками окна, стало смеркаться, в сумерках стало накрапывать – все стоим. Тут открывается дверь, и оттуда высовывается голова комендантши Протопоповой. Она оглядела всех нас, сося конфету, нахмурилась и закричала:

– Расходитесь, товарищи маляры! Давайте, расходитесь по комнатам! Сегодня уже поздно, а завтра начинается трудовой день!

– Что мы, в самом-то деле, – сказал кто-то.

Тут мы как бы очнулись и устыдились, как будто вышли выступать, а нам указали на незастегнутые штаны. Я первый бросил чурбан и пошел в общагу.

– А чего ты хотел? – крикнули мне в спину с вызовом в голосе, однако же и со стыдом.