Михаил Литов - Московский гость

Был в этот вечер среди посетителей еще один потенциальный смутьян, взрывоопасный субъект — Питирим Николаевич. Он не спускал увлажнившихся от чувств глаз с Шишигина, который молча и насмешливо наблюдал за происходящим. Мысли об этом человеке почти свели Греховникова с ума, и вслед за здравым суждением, что дальше так продолжаться не может, приходило неумение что-либо предпринять, но очень сильно сдобренное подсознательной готовностью в любой момент вскочить и выкинуть какой угодно, самый невероятный номер.

По-прежнему мучила Питирима Николаевича невозможность рассказать Руслану о случившемся в писательском ресторане, но теперь его более всего пугала мысль, что тот узнает правду из других источников. Изумленный мальчик потребует подробностей, а это значит, что он, Питирим Николаевич, должен будет рассказать, как Шишигин приблизился, каким взглядом смотрел на него, как медленно приседал и как наконец издал непотребный звук, — возможно ли? нет, трижды, тысячу раз нет, он никогда не посмеет рассказать Руслану об этом!

И что же выходило? А вот что. Прогуливаются Питирим Николаевич и его ученик по вечернему Беловодску как по Ликею, и учитель начинает очередной урок: дружок, вселенная бесконечна. Да неужто? — восклицает пораженный юноша. — Как это может быть, учитель? Неужели это значит, что куда бы мы ни пошли, ни к какому концу не придем? Выйдя из пункта А. никакого пункта Б. не достигнем? Учитель усмехается на это дремучее невежество несостоявшегося студента. Сейчас он просветит своего приемного сына, разложит бесконечность так, что тот увидит ее прямо как на ладони. Но едва учитель направляет фонарик просвещения во тьму незнания ученика, как его пронзает мысль: да ведь ложь! все ложь! я лгу! что бы я ни сказал об этой проклятой бесконечности, все будет ложью, пока мой мальчик не знает, что Шишигин перднул мне фактически под нос!

И так было со всем. И с философией Платона, и с революцией Коперника, и с бесчеловечностью Гегеля. За что бы ни брался Питирим Николаевич, все рушилось в его руках. В воздухе летали обломки платоновских идей, и спасение от них бедный учитель находил в какой-то крысиной щели гегелевского учения. Он дошел до невероятной узости, до необходимости думать исключительно о Шишигине, а ни сам Шишигин, ни его творчество не представляли собой нечто такое, о чем можно много и разнообразно думать. Какая уж тут бесконечность!

Драма заключалась в том, что он должен был предупредить поворот событий, при котором Руслан узнает-таки правду, предупредить неким достойным, едва ли не героическим актом, но понимал, что рискует с треском провалиться, поскольку его враг был на редкость опасен. Наконец Питирим Николаевич твердо решил покончить с собственным безумием и письмом, переданным через уличного мальчишку, умолил Шишигина, с некоторым намеком на женские чары и обольщения, о свидании в «Гладком брюхе», свидании как бы маскарадном, ибо отправитель письма отнюдь не сразу откроет свое лицо, а может быть, не откроет и вовсе. Он взял у Плинтуса аванс, пообещав немедленно приступить к сочинению новой остросюжетной безделушки. Лев Исаевич, естественно, не удержался от сетований на беспутную жизнь своего талантливого работника. Да, Питирим Николаевич талантлив, бесспорно и невероятно талантлив, но лень губит его талант, и вместо того чтобы получать баснословные гонорары, обрушивая на головы читателей книжку за книжкой, он перебивается с хлеба на воду, чему виной — Лев Исаевич не устанет повторять это — только лень-матушка, знаменитая русская склонность к безделию и таковая же, не столь известная, но не менее достойная сожалений личная склонность Питирима Николаевича к прозябанию и неустроенности. Писатель выслушал все это безропотно, мало веря, что еще встретится когда-либо с Плинтусом… ведь он готовится к акту самопожертвования!

Он пригласил Руслана в кафе, собственно говоря, весь спектакль и устраивался ради мальчика, приемный сын должен увидеть, каким мужеством обладает его отец, с какой мощью его учитель мстит своим обидчикам. Впрочем, Питирим Николаевич и сам еще не знал, что сделает.

И теперь он, выложив кругленькую сумму за вино и закуски, ел и пил, радовался, что приемный сын получил возможность хоть краешком глаза взглянуть, как живут состоятельные люди, пялился на Шишигина, не замечавшего его, и ничего не предпринимал. Постепенно воспаленное воображение Питирима Николаевича перевело всех в шишигинский лагерь, и он остался в леденящем кровь одиночестве. Все в этом кафе знают, что сделал с ним Шишигин, известно это и всем в городе, и даже Руслану, и все только ждут удобной минуты, чтобы окружить его и, показывая на него пальцами, закричать: знаменитый писатель на славу отделал тебя! Эти люди теперь хотят, следуя представлению о них Льва Исаевича, бросить все дела и полностью отдаться удовольствиям сознания, что Шишигин не тронул их и всю свою мощь факира и мага обрушил на несчастного, влачащего полуголодное существование Питирима Николаевича, беловодское посмешище.