Михаил Литов - Первенец

Михаил Литов

Первенец

ГЛАВА ПЕРВАЯ

С некоторых пор в нашем районе мое внимание привлекал старый трехэтажный дом, стоявший в окружении глупых высотных коробок современного градостроительства. Он предназначался на снос, и жильцы давно выехали. Как водится в таких случаях, шпана выбила стекла, рамы и двери исчезли словно по какому-то волшебству, и вообще все, что по тем или иным причинам не было вывезено, очень быстро растащили окрестные жители.

Но в одном окне сохранились и рама, и стекла, и даже занавесочка. Я часто проходил мимо этого дома и, под влиянием какого-то неясного побуждения, старался высмотреть, не живет ли кто в этом единственном сохранившем жилой вид уголке. Но ни разу я не заметил в том окне ни огонька, ни движения, ни какой-нибудь человеческой тени.

Дом был брошен, был оберечен, а все как-то стоял и стоял и никто его не сносил. И надо сказать, что если все вокруг выглядело по-летнему ярко, пестро и живо, даже, может быть, имело какой-то чересчур развинченный и хмельной вид, то сам дом производил, по крайней мере на меня, весьма зловещее впечатление. И вдруг я стал его обитателем.

Это случилось потому, что я разругался со своей женой Агатой. Благоверная накинулась на меня так ожесточенно и бурно, что я после минутной оторопи и сам впал в неистовство и, даже выбежав на улицу, еще продолжал что-то кричать, воображая, что бросаю обвинения непосредственно в лицо Агате. А затем я подался прочь, и ноги сами понесли меня к тому дому. Я поселился в клетушке, настолько опустошенной и разоренной, что трудно было представить ее недавнее нарядное прошлое. Кровать мне заменила куча мусора.

Миновала ночь. Оказалось, что в соседнем с моей конурой помещении живут люди, мать и ее две малолетние дочери. Я услышал их возню за стеной и прошел к ним познакомиться. Я объяснил, что поселился рядом с ними в брошенной комнате, выразил надежду, что мы не помешаем друг другу, а потом спросил:

- Почему вы не выехали вместе со всеми жильцами?

- И никогда отсюда не уедем, - решительно ответила мать, которая перед тем предложила мне называть ее Фенечкой Александровной. - Как жили здесь, так и будем жить. Отсюда никуда не тронемся!

Очевидно, разным ответственным лицам приходилось вести нелегкую борьбу с бойкой и своенравной Фенечкой Александровной. С внутренней усмешкой, защищавшей меня от этих неожиданных соседей, грязных и сумасшедших, я понял, что они ждут от меня страшных рассказов, объясняющих тайну моего появления в зловещем доме. Я сказал: пишу книгу, мемуары, воспоминания о своей многотрудной и остросюжетной жизни.

- А! - воскликнула Фенечка Александровна. - Вы писатель? Вы верите в Бога?

Я пропустил ее религиозный вопрос мимо ушей и спросил в свою очередь:

- Что вас удерживает в этих руинах? Неужели вы думаете, что в новой квартире вам будет хуже?

- Как же мы покинем эту комнату, - ответила женщина с чувством, после того как пережили здесь столько необычайных событий, явлений? Здесь витает особый дух, флюиды такие... о, такие монады... здесь воздух напоен волшебством, и в любом другом месте нам будет просто-таки никак...

- Но вас все равно выселят, - возразил я.

- Для этого им придется убить нас.

Фенечка Александровна была женщиной средних лет, с худым некрасивым лицом, странные, как бы запутанные черты которого заставляли предполагать, что любой народ не без оснований признал бы ее своей. Я хочу этим сказать, что некий результат беспорядочных и неразборчивых связей между народами обнаруживался в этой энергично бытующей особе. И наверное, поэтому она довела до настоящей стихии свои любовные сношения, превратила их в своего рода стихийное бедствие, наваждение, так что все ее дети, как здравствующие, так и умершие, происходили от разных мужчин и все они тоже имели признаки какой-то странной, подозрительной, словно бы и вовсе не земной национальности. Это было своего рода вавилонское столпотворение, которое умерялось лишь повышенной детской смертностью, царившей в семействе Фенечки Александровны, да безвозвратным исчезновением случайных папаш.

Она верила в нечистую силу, переселение душ, пророчествующих старичков, которые имеют обыкновение подворачиваться в самом неожиданном месте и наговорить много важного и мудрого, в предательски завлекающий папоротник ночи на Ивана Купала, в русалок, ведьм, домовых и в параллельное существование других миров. Меня раздражала ее уверенность не только в собственном бессмертии, но и в том, что она уже сейчас одновременно и полноправно обитает во многих мирах. Разумеется, она знала, чье бренное тело носило ее праведную душу в прошлом. Не буду называть этих именитых и достойных граждан, отмечу лишь такое противоречие в умствованиях Фенечки Александровны: с одной стороны, она будто бы была некогда знаменитым поэтом, прославившим свое имя бесподобными одами и балладами, с другой, всегда оставалась не чем иным как Феничкой Александровной.