Михаил Литов - Московский гость

— А о чем он? — торопливо перебила Катюша и нахмурилась как бы от усердия, с каким копалась в памяти.

— Не утруждайте себя, — благосклонно разрешил Шишигин, — та книжка не стоит того, чтобы вы из-за нее напрягали свою память. Я сейчас готовлю новую, и уверен, что она произведет впечатление разорвавшейся бомбы. Как все, что бросается прямо в глаза, взрывается как фейерверк, проносится мимо подобно метеору, оглушает как известие, что у вас рак… да, современным читателям нужны именно такие книжки.

— Но что эта наша дума… почему о ней ничего не слыхать? — осведомилась вдова, без особого успеха пытаясь представить себя теперь общественно-политической активисткой.

— Допустим, ей нечего сказать в противовес тому, что говорит мэрия, — ответил писатель.

— Вот! — Катюша вся подобралась и с многозначительным видом подняла вверх палец.

— Очень может быть, что эта пресловутая дума ведет себя ниже травы, тише воды просто потому, что боится мэрии, которая полностью подчинила ее своей воле.

— И вам хочется заседать в такой думе?

— А почему бы и нет? Художнику пристало быть оригинальным, тем более художнику слова, инженеру, как обронил кто-то великий, человеческих душ. Допустим, этот художник — допустим, это я — выставляет свою кандидатуру, и избиратели решают: вот он-то сумеет замолвить за нас словечко, у него язык хорошо подвешен, выберем его! И отдают за меня голоса. А я, явившись в думу, в эту, что греха таить, кунсткамеру, в это сборище проходимцев, пустомель и дураков, сижу себе, улыбаюсь и помалкиваю, как в рот воды набрал. Согласитесь, это совсем не то, чего от меня ожидали, это оригинально!

Пришло время вдове устремить на собеседника внимательный и задумчивый взгляд.

— Позвольте вопрос… — проговорила она нежным и вкрадчивым голосом человека, наконец решившегося приподнять завесу над тайной своего интереса к тому, с кем его неожиданно свела судьба. — Впрочем, вы можете не отвечать, если вам этого по каким-то причинам не хочется… Но… все же… вы ведь знаете больше, чем говорите? Я о тех, в мэрии… Ей-богу, знаете! И мне, женщине, вы ведь можете сказать?

Шишигин с загадочной и чуточку циничной усмешкой ответил:

— Не знаю, почему вам пришло в голову, будто мне известно что-то такое, что не известно вам. Надо полагать, кто-то распространяет обо мне неверную информацию, попроще говоря, слухи, сплетни. Это, конечно, судьба каждой знаменитости, равно как и способ существования самой славы, да… и я до некоторой степени доволен, не буду этого скрывать. А раз так, я готов допустить, что мне действительно кое-что известно, ну, некоторые мелочи, из которых, естественно, можно сложить в воображаемом калейдоскопе более или менее занимательную картинку.

— И вы допустите меня к этому калейдоскопу?

Шишигин улыбался вдове и внимал ее робкой, приниженной любви, которая судорожно пыталась выдать себя за некую общественную, встающую на защиту беловодских интересов любознательность. На миг Катюшу охватил ужас, по спине прополз отвратительный холодок, она подумала, что Шишигин откажется от дальнейшей откровенности и это будет подразумевать и отказ от нее, или что он, напротив, сообщит ей нечто такое, после чего жизнь по прежним законам и обычаям станет для нее абсолютно невозможной.

— Отчего же не поделиться с вами секретами, милая моя? — начал писатель, играя пустым бокалом. — Но я назвал тот калейдоскоп, к которому вы, может быть чересчур ретиво и не слишком осторожно, проситесь, воображаемым, а это значит, что я должен впустить вас не куда-нибудь, а в свое воображение. Готовы ли вы к подобному? Не леденит ли вашу кровь ужас, ужас, предположим, необъяснимый, мистического порядка?

— Леденит… но вы этому рады, то есть это вас забавляет, я вижу, — пролепетала вдова Ознобкина, — а потому… я готова. В добрый путь!

— О! Хорошо! В таком случае продолжим. Я сказал: допустим, я что-то знаю. А это ведет к допущению, что моя версия происходящего в той или иной степени приближается к правде или даже полностью совпадает с ней. Вы, конечно, вправе подвергнуть жесточайшей критике мое сообщение, — и я боюсь, страшно боюсь вашего острого язычка! — но, поскольку никто другой не даст вам столь же полной и правдоподобной информации, как дам я, остается высказать уверенность, что отныне вы будете мыслить и понимать дело точно так же, как мыслю и понимаю я. Вас это не смущает?

— Нет… пока нет… — ответила сильно сбитая с толку женщина. — Я ведь еще не знаю, что вы мне скажете…