Михаил Литов - Московский гость

Макаронов провел Шишигина с его спутницей в зал и усадил за столик, а сам отправился в угол к артистам предупредить их, что им предстоит еще одно выступление. Они заартачились, и Макаронов пришел в ярость.

— Вы хотите, чтобы я поднял вопрос о чаевых? Вопрос о справедливости? о справедливом распределении доходов? Чаевые достались только вам! Это, по-вашему, справедливо? — злобно зашипел он. — Я ведь тоже был на сцене, но не получил ни гроша!

Борцы не остались в долгу, Леонид Егорович, возмущенный до глубины души наглостью дельца, пробурчал:

— Мы же не спрашиваем, сколько вы заработали за вечер на нас…

Антон Петрович добавил:

— А следовало бы!

— Я вижу, вы все-таки нарываетесь на скандал! Так и ждете, чтобы я поднял вопрос о чаевых! — вошел в некое как бы умоисступление в своем стремлении добраться до индивидуальной выручки борцов Макаронов. — Молчать! Этих людей надо развлечь. Я не знаю, кто они, но Соня от них в восторге!

— Ну вот что! — решил Красный Гигант. — Мы выйдем на сцену, но при условии, что вы больше никогда не заговорите о наших чаевых. У нас тоже есть, знаете ли, гордость! И должен быть свой маленький приработок.

— Согласен, но при условии, что чаевые, которые даст этот прилизанный хмырь, достанутся мне, — отстоял свои интересы Макаронов.

— Пополам, — пошел на сговор Голубой Карлик. — Половина нам, половина вам.

Ударили по рукам, но остались друг другом недовольны. Финансовые недоразумения, а тем более распри еще никого не доводили до добра, и этими людьми в преддверии их золотого века овладела меланхолия.

Сидя в центре пустого зала, Шишигин и его спутница ужинали. Вдова, немного напуганная приемом, который оказала писателю Соня, более или менее искусно напускала на себя шаловливость и сидела на стуле как тяжеленький амурчик, соскочивший с барочной картины. После перерыва, вызванного нашествием на ее дом Кики Моровой, она возобновила свои культурные вечера, и среди приглашенных оказался Шишигин, но вышло так, что он один и пришел, а все остальные под разными предлогами отказались. Они поужинали, а затем Шишигин пригласил хорошенькую хозяйку особняка поужинать еще раз, но уже в «Гладком брюхе», а заодно и посмотреть на объявленный там нынче аттракцион.

Вдова не понимала, почему ее «созыв» лучших умов на интеллектуальные посиделки проигнорировали все, кроме этого Шишигина, человека, о которым до этого вечера она имела весьма смутное представление. Само приглашение он получил случайно, из вторых рук. Катюша, правда, слышала о нем немало лестных отзывов — выдающийся писатель, которого хвалит сама Москва, — но известно ей было и то, как Шишигин обошелся в писательском ресторане с Питиримом Николаевичем, и этого было достаточно, чтобы она не числила его среди своих друзей, хотя бы только предполагаемых.

Но стоило им поговорить с глазу на глаз четверть часа, как вдова уже была захвачена, почти околдована обаянием этого необыкновенного человека. Шишигинские литературные достижения интересовали ее мало, а вот его фокус со змеей, наводивший на подозрения о существующей между писателем и секретаршей градоначальника связи, взволновал ее воображения, хотя она и уверяла себя, что покончила со всяким ребячеством и больше не помышляет о мести за учиненный Кики Моровой погром.

Катюше не понравилось выступление борцов. Чтобы не огорчать Шишигина да и не обижать артистов, она старательно изображала удивление, восхищение, удовольствие, но в действительности ее смущало то обстоятельство, что приходится развлекаться каким-то непотребным образом, глядя на возню людей, еще недавно потрясавших Беловодск своим интеллектом. К тому же у нее не было даже оснований слишком уж задаваться недоуменным вопросом, как случилось, что эти двое докатились до такого унижения. Ей ли не знать, что их падение началось в ее доме? И потому она смутно ощущала ответственность за тех, кто теперь стал Красным Гигантом и Голубым Карликом. Другой вопрос, могла ли она что-то сделать для них, оказать им реальную помощь. Едва ли, решило ее сердце.

— Я вижу, вам не по душе этот балаган, — сказал вдруг Шишигин и, повернув лицо к сцене, крикнул бегавшему по ней судье: — Человек! Не позорьтесь, уйдите и уберите своих геркулесов, от вашей возни рябит в глазах. Клянусь, более тоскливого зрелища мне не приходилось наблюдать!

Заслышав это, Макаронов рассвирепел. Мало того что эта парочка припозднилась, а артисты все же пошли им навстречу и согласились выступить вне программы, специально для них, так они еще насмешничают! В ярости грохнув шутовским колпаком оземь, он подбежал к Шишигину и, глядя на него воспаленными глазами, тихо, но с ужасающей членораздельностью, попутно с которой из его перекошенного рта полился какой-то зловещий, разбойничий свист, выговорил: