Дмитрий Калюжный - Житие Одинокова

По излечении получил направление комиссаром на ускоренные курсы подготовки младшего комсостава 16-й армии.

У Молотилова же нашли какую-то костную болезнь и в армию не взяли. Теперь его прислали на те курсы, где комиссаром — былой коллега, читать лекцию по истории религий. Вот и пожаловался ему доцент, что с начала войны запретили антирелигиозную пропаганду, и как быть?

— Я всю жизнь против религии речи пёр, — продолжал он, — а теперь что делать? Вызывают в райком, говорят: надо. Чего надо-то? Не объясняют ни фига. Запретили пропаганду против. Очень хорошо, я рад. Но никто не объявил попов социально близкими рабочим и крестьянам! Нигде не написано, что они теперь вроде, например, творческой интеллигенции. Религия по-прежнему на птичьих правах, но говорить против неё нельзя. А что можно? Вот в чём вопрос, — и Молотилов развёл руками.

— Да брось, — благодушно ответил ему бывший профессор политэкономии, закусив водку солёным огурчиком. — Возьми методички да почитай. Наверняка что-то написано.

— Где написано?! — вскричал несчастный доцент. — Закрыли все противоцерковные издания! Журнал «Под знаменем марксизма» больше не побивает попов, а гонит обычные статьи по истории. Прикрыли антирелигиозную секцию при Институте философии, а ведь там и писали для нас методички. Даже Центральный музей атеизма, — Молотилов резко махнул ногой, будто выпихивая что-то за дверь, — даже его, фьють, и нету.

— Врёшь, — недоверчиво сказал Мерзликин.

— Какой «врёшь»! Чего бы мне врать!.. Нас, историков, просто бросили, чтобы мы сами решали, о чём докладывать народу, что ли? Ведь история — что? Простое скопище тупых фактов. В ней главное — трактовка! В этом острота, в этом идеология, чёрт возьми! А как теперь трактовать? А?..

— Да… Задачка.

— Я для себя вот что решил. Я излагаю факты и чуть-чуть, того… похваливаю. Не религию как таковую, а некоторые полезные её проявления. Так, слегка. О прогрессивных церковниках пою: про монаха Коперника, про Сергия и других. В общем, если раньше тыкал пальцем в тёмные места, то теперь светлое упоминаю. Или нейтральное. Понял?

— Смотри, заиграешься. Пропаганду «против» запретили, но ведь пропаганду «за» не разрешали.

— Э-э-э! — доцент поднял палец. — Тут главное — предвидеть. Цаголову помнишь, из партбюро? У неё муж в горкоме работал.

— Помню.

— С её слов передаю… В июле Сталин встречался с митрополитом, которой у нас вместо патриарха. Вроде о чём-то сговорились. Так что, ежели чего, я соблюдал линию.

Мерзликин покачал головой:

— Соблюдать мало. Линией надо жить…

На двухмесячных армейских курсах младшего комсостава приходилось вкалывать минимум по двенадцать часов в сутки: то — восемь в классе и четыре в поле, то наоборот. Кормили сносно, а спать — что ж, можно и выспаться, если не объявят ночную учебную тревогу. Тогда, конечно, не поспишь. Ведь что такое осенняя ночь? Грязюка, дожди, заморозки…

Жителей из этого прифронтового села эвакуировали. Курсантов поселили в избах, командиры и преподаватели занимали здания сельсовета, правления колхоза и частично клуба. Занятия проходили в новенькой школе: школ в тридцатые годы понастроили повсюду, а больше всего — в сельской местности. По воскресеньям крутили для курсантов кино, а однажды приезжали артисты.

Парни — впрочем, среди них были и «переростки» возрастом за тридцать — отдавались учёбе со всей серьёзностью. Тому было несколько причин. Первая, что сюда отбирали лучших. Вторая — курсы были хоть какой, но передышкой от фронта, а троих, которые не отнеслись к учёбе серьёзно, в первую же неделю отправили обратно в их части. Наконец, приобрести военную профессию, стать командиром было почётно.

Василий, как и все, рассудком понимал, что от полученных знаний и приобретённых навыков будет зависеть его жизнь и жизни его будущих подчинённых. Но было кое-что ещё, выше рассудка. В отличие от других курсантов он в новых знаниях искал не только прямые, но и иные смыслы.

Их учили тактике и топографии, объясняли устройство радиоприёмника, тренировали в преодолении препятствий, вырабатывали командирский голос, объясняли основы отношений с рядовым составом. На одном из занятий суровый одноглазый полковник рассказывал, как отличить дезертира от случайно струсившего в бою, но в целом сознательного бойца. «Как же так? — думал Василий. — Дезертир, прячась от боя, действует вполне сознательно! Или самострел — тот, кто нарочно простреливает себе ладонь или что-то другое, лишь бы отправиться в тыл — тоже делает это сознательно. С другой стороны, „сознательный боец“, испугавшись близко пролетевшей пули, может упасть в воронку от снаряда и сидеть там, зажав уши руками, совершенно бессознательно. Ведь в этом суть отличия дезертира от правильного бойца? Об этом говорит лектор?»