Жан Жубер - Незадолго до наступления ночи

— Книгой Исмаила Кадаре «Разбитый апрель». Я должна написать небольшую критическую работу, нечто вроде рецензии или эссе. Вам знаком этот автор? Вы читали эту книгу?

— Конечно… очень хорошая книга… очень…

Внезапно у Александра закружилась голова, да так сильно, что он был вынужден опереться о стол, чтобы не упасть к ногам девушки, смотревшей на него теперь не только с сочувствием, но и с тревогой.

— Что с вами? Вам плохо? Вы так побледнели!

— Нет… нет… ничего… пустяки… пройдет… Я плохо спал сегодня ночью и должен вам признаться в том, что чтение дневника Брюде — для меня процесс мучительно-трудный, ибо передо мной разверзается такая бездна отчаяния, на меня выплескивается такое море тоски, что я буквально цепенею от мысли о том, что этого несчастного юношу постоянно сжигало беспредельное желание разрушения и самоуничтожения. Все это действует на меня угнетающе, и чем дальше, тем больше.

— Понимаю… понимаю… Но сейчас, надеюсь, вы уже чувствуете себя лучше? Не хотите ли присесть?

Девушка встала из-за стола и подвинула Александру стул, на котором только что сидела сама; она приблизилась к Александру, словно хотела поддержать его.

«Так и умереть недолго, — подумал он. — А что, именно так все и происходит: внезапный упадок сил, недомогание, обморок, и в течение всего лишь нескольких минут человек переходит из мира живых в царство мертвых. И испугаться-то как следует не успеешь, только мелькнет в мозгу последняя мысль, да перед глазами столь же стремительно промелькнут образы близких и последняя увиденная тобой сцена или картина… И буду я лежать на полу, бездыханный, бесчувственный, неподвижный, совершенно нелепый, до неприличия неуместный и ненужный среди этого бесчисленного множества книг. Интересно, как отреагирует Марина? Ей будет жаль меня? Или она испугается, станет метаться, не зная, что делать? Скорее всего она сохранит свое обычное хладнокровие, ибо вообще-то кто для нее профессор Брош? Да никто, просто очень пожилой человек, находящийся в таком возрасте, когда умирать самое время, не так ли? Итак, она, вероятно, пойдет в администрацию, чтобы позвать на помощь, такая же невозмутимо-спокойная, какой выглядит всегда, затем к зданию библиотеки, непременно к служебному подъезду, подъедет машина „скорой помощи“ и на седьмой этаж, стараясь по возможности не привлекать к себе внимания, поднимутся санитары, чтобы забрать труп. Они вынесут мертвое тело через неприметную дверь, тщательно спрятав его под простыней. Кто будет сожалеть об уходе профессора из этого мира? Вероятно, сыновья, но чувства тоски и печали они будут испытывать недолго… да и то нельзя быть до конца твердо уверенным в том, что они вообще будут их испытывать… Внуки? Они едва были с ним знакомы… Друзья? По большей части они уже умерли…»

— Вы действительно не хотите сесть? — настойчиво повторила Марина.

— Нет, спасибо… спасибо… Мне уже лучше… Я, пожалуй, пойду потихоньку в кабинет. Не беспокойтесь, все в порядке…

Александр поблагодарил девушку за участие слабой улыбкой и удалился; иногда он был вынужден опираться на стеллажи, но все же следил за тем, чтобы не шататься из стороны в сторону и не спотыкаться, так как он предполагал, что Марина смотрит ему вслед.

В кабинете он немного отдохнул, просто подперев голову рукой, затем взялся за чтение, но читал не очень внимательно, а «по диагонали»: страниц тридцать Брюде посвятил рассмотрению вопроса о крушении всяческих идеологий, таких, как фашизм, коммунизм, христианство, язычество (которое он именовал «религией людоедов»), далее он предрекал неминуемый скорый крах гуманизма, этого «жалобного блеяния», лживого и иллюзорного, а затем пророчествовал, что вскоре «новое варварство» очистит мир от скверны, предав все и вся огню.

В голове Александра слова проносились, будто подхваченные ветром опавшие листья, крутились, образовывали воронки, словно увлекаемые вихрем. Внезапно он ощутил столь сильное отвращение к тексту, такую усталость, что вылез из-за стола и побрел куда-то наугад среди стеллажей; так он шел и шел, пока не дошел до сектора, где он ни разу не бывал; это был запутанный лабиринт с очень узкими проходами, похожими на узкие улочки кварталов «с дурной славой», потому что освещались они такими же слабенькими лампочками, горевшими вполнакала, так что свет проникал не во все углы и закоулки, где сгущалась тьма и где могла бы притаиться уличная шпана, поджидающая припозднившегося прохожего, чтобы напасть на него из засады и ограбить. Время от времени он останавливался, брал в руки какую-нибудь книгу, пробегал несколько строк, иногда прочитывал целый абзац, если стиль автора ему нравился. Хотя немногие книги будили в нем живой интерес, он все же изредка укладывал одну из книг на ту, что уже держал в руке, решив посмотреть ее потом повнимательнее; постепенно у него образовалась целая стопка книг, которую он прижимал к груди; наконец он решил, что ноша стала тяжеловата и взять еще несколько книг или даже всего одну он уже не сможет. Александр вернулся к себе в кабинет, бережно неся свою «добычу» так, словно он нес ребенка или домашнее животное, и с облегчением положил немалый груз на стол.