Жан Жубер - Незадолго до наступления ночи

«Кто это такой? — спрашивал себя Александр. — Совершенно очевидно, я не один изучаю дневник Брюде. Этот крикун, этот бесноватый меня почти опередил! Ведь я сам только сегодня прочитал этот отрывок, что он здесь цитирует почти наизусть. Но ведь лишь мне принадлежит это эксклюзивное право! Наглец! Фальсификатор, искажающий истину! Подлец! Негодяй!»

Александр ощутил, как его захлестывает слепая ярость. Он был готов придушить этого ученого болтуна, задушить своими руками, но на деле он смиренно и трусливо продолжал слушать собеседника, а тот, обретая все большую уверенность во вседозволенности, принялся греметь и грохотать, жестикулируя, словно великий трибун перед восторженной толпой.

После беспокойной ночи и пробуждение было отвратительным, так как во рту чувствовался тошнотворный привкус из-за снотворного, которого Александр проглотил ночью довольно много, потому что постоянно просыпался; когда же он засыпал, сон, один и тот же сон, повторялся с поразительным постоянством.

Александр явился в библиотеку к самому открытию и к своему огорчению обнаружил, что снова дежурила Вера, и вид у нее был столь же надменный, как и накануне вечером. Она едва соизволила ответить на его приветствие и тотчас же, без обиняков и извинений, заявила, что ему придется подождать, так как ей надо выполнить поступивший из читального зала срочный заказ на литературу. Не вдаваясь далее ни в какие объяснения, она повернулась к нему спиной, оставив на столике какой-то ключ. Александр предположил, что это, должно быть, и есть ключ от таинственного закрытого фонда. Он смотрел на него словно зачарованный, потому что ранее ему никогда не представлялась возможность его увидеть так близко, на расстоянии вытянутой руки. Это был ключ из черного металла, с очень сложным «узором» бородки, кольцо же его имело форму глаза. Александр боролся с желанием схватить ключ и спрятать в кармане, его так и подмывало завладеть им, но он противился этому желанию… Однако ему очень хотелось хотя бы прикоснуться к нему, и он уже протянул было руку… Но тут внезапно появилась Вера, и руку пришлось отдернуть. Она, несомненно, обнаружила, что забыла ключ на столе, и поспешила вернуться, чтобы исправить промах. Девушка с подозрением взглянула на Александра, торопливо схватила ключ, сунула его в карман и, не говоря ни слова, исчезла за стеллажами.

Как показалось Александру, в библиотеке стало еще тише, чем было раньше. Быть может, из-за того, что выпал снег? Теперь до его слуха доносились лишь изредка неясные звуки и шорохи: скрип от закрываемой или открываемой двери, глухое гудение мотора при движении грузового лифта, поднимавшего и спускавшего книги, однако звуков человеческих голосов слышно не было, библиотека казалась отрезанной от внешнего мира, вернее, даже исключенной, изгнанной из него.

Устав ждать, Александр в конце концов удалился в свой кабинет, где он и продремал какое-то время, удобно устроившись в кресле, пока легкий шум шагов не известил его о приближении Веры, что заставило его встряхнуться и принять более «достойную» позу.

— Ну вот, — сказала она, положив папку перед ним на стол. — Желаю успешной работы! Трудитесь хорошенько!

Александру пришло на ум, что девушка заговорила с ним тоном строгой школьной учительницы, обращающейся к ученику начальных классов, или тоном больничной сестры или сиделки, обращающейся к больному, что, по сути, было одно и то же. Совершенно очевидно, Вера вела себя с ним все более и более бесцеремонно, и он уже почти приготовился услышать от нее что-нибудь вроде «Не тратьте время даром» или даже «Будьте умником!». Ему очень не нравился ее надменный, даже спесивый виц, его раздражало то, что она то цедила слова сквозь зубы, то что-то угрюмо бормотала себе под нос, то отдавала указания с покровительственным видом тоном дамы-патронессы. Он всякий раз давал себе слово осадить ее, поставить на место какой-нибудь язвительной фразой, но всякий раз откладывал это «благое дело» на завтра. «Неужто я стал так слаб, так труслив и так покорен?— думал он. — Да, кажется, меня теперь может обидеть каждый… Даже Брюде из могилы преследует меня и грозит покарать за неведомые грехи!»

Александр открыл папку на странице, которую он отметил в своих записях, но вместо того, чтобы продолжить чтение, он принялся листать страницы в надежде случайно наткнуться на отрывок, где описывались бы его взаимоотношения с Брюде. То, что он прочитал накануне по поводу их первой встречи, удивило и встревожило его, и он беспрестанно обдумывал одни и те же вопросы, встававшие перед ним в связи с тем, как истолковал и описал их встречу Брюде. Уж не допустил ли он ошибку с самого начала? Не создал ли ложный образ Брюде? Проявив столь явный интерес к стихотворениям Брюде, чей дар он по достоинству оценил, не поставил ли Александр себя тем самым в двусмысленное, даже опасное положение? Ведь он смиренно сносил все странные выходки молодого человека, он снисходительно относился ко всяческим его «изыскам», а вернее сказать, «закидонам» в области языка, то есть к грубой ругани, чего он, разумеется, не потерпел бы в речи других студентов. В глазах Александра исключительная одаренность Брюде, большой талант, сквозивший в каждой его поэтической строчке, искупали и оправдывали все, какое бы отчаяние и злоба ни прорывались в этих стихах. Александр припоминал, что в тот период ему порядком поднадоела его размеренная, упорядоченная жизнь, заполненная повседневными трудами и заботами, и он порой завидовал экстравагантности и экзальтированности Брюде, его вольнодумству и вседозволенности, даже тому, что он сам называл про себя первыми признаками безумия, еще малозаметными, но уже предугадываемыми Александром. То, что Брюде, повинуясь голосу своей всеразрушающей ярости и всеуничтожающей злобы, воспользовался этим, чтобы втереться к нему в доверие для того, чтобы попытаться найти «трещину» в «здании», казавшемся столь крепким и устойчивым, каковым считал себя Александр, теперь, двадцать лет спустя, ошеломило, поразило профессора, повергло в уныние, ведь гадкий, испорченный, порочный мальчишка, как оказалось, хотел тогда не только «найти в здании трещину», «обнаружить слабое место», но и желал, чтобы это «здание» рухнуло! «Наши самые злейшие враги приближаются к нам переодетыми, скрывая лица под масками, чтобы мы их не опознали, — подумал Александр. — И Брюде надел на себя маску гения, то есть маску, более всего способную привлечь мое внимание и даже в каком-то смысле соблазнить».