Юрий Хазанов - Мир и война

Бесследно минули и эти, лагерные, невзгоды, лишний раз как бы давая понять, что все происходившее далеко еще не самое трудное или плохое и не самое запоминающееся в жизни.

Впереди были летние каникулы.

И вот они наступили, летние студенческие каникулы, и, не теряя ни минуты времени, Юрий получил справку об отпуске и железнодорожный литер, или как он там назывался, который давал возможность бесплатно ехать в поезде в любое место страны — хоть до Владивостока и обратно. В «город далекий, но нашенский», как талантливо назвал его Ленин, Юрий не поехал, а в Москву сорвался немедленно — чуть не на следующий день после последнего экзамена. Уже не хотелось ни на кого здесь глядеть: стены Академии давили, стены общежития обрыдли, друзья-однокашники не влекли, да и они, по большей части, спешили к родным пенатам: Мишка — в Одессу-маму, лучший город в галактике; Саня — в скромную Вологду; Петька — в Саратов, Дима Бурчевский — в Чернигов…

Бесплацкартный вагон московского поезда был, как всегда, набит до отказа, в него и влезть-то почти невозможно: Юрий чуть вообще не остался на перроне со своим жалким фанерным чемоданом. Но все же уцепился как-то — за поручень, за чей-то пиджак, и пролез в тамбур, когда поезд уже тронулся. Хорошо, место оказалось свободное на третьей полке, не занятое ни багажом, ни пассажиром; Юрий растянулся там — духота и запахи, хоть топор вешай! — в своей шикарной габардиновой темно-зеленой гимнастерке с бархатными петлицами, подпоясанной широким командирским ремнем с портупеей, в синих бриджах с небесно-голубым кантом. На петлицах не было еще никаких знаков отличия, зато сапоги — тоже командирские, на портянки уже не натянешь. В общежитии, чтобы их снимать, имелось специальное приспособление — дощечка с вырезом, на подставке, под названием «мальчик».

Свое хромовое чудо Юрий с трудом снял и сунул под подушку, а больше ничего снимать не стал, хотя было невыносимо жарко там, на верхотуре: но ведь, во-первых, в карманах деньги и документы, а во-вторых, тонкий матрац, который он расстелил (кто-то не воспользовался из нижних пассажиров) был грязный и пыльный, белья нет в помине. На подушку, вместо наволочки, Юрий изящно бросил носовой платок.

Спал он, не спал, пить хотелось жутко; казалось, поезд не едет, а только стоит на станциях, откуда слышались выкрики, свет фонарей бил в глаза (Юрий лежал ногами к окну, чтобы не дуло в голову); временами темнело, усиливался запах гари (значит, паровоз разгорячился вовсю), становилось прохладней, начиналось приятное покачивание — Юрий принимался думать о хорошем: какой фурор произведет, когда все увидят его в военной форме, а он будет небрежно поправлять портупею на плече и рассказывать, как надо ходить строевым шагом и отдавать приветствие, и что красноармейцы обязаны это делать по отношению к нему, и как он, себе на удивление, хорошо сдал обе сессии, и как… Больше, пожалуй, рассказывать было не о чем, и он засыпал, а потом снова — лязг буферов, толчки, новая станция: резкие ночные голоса и блики света в окне…

Поезд прибыл в Москву рано утром. Юрий перешел с Октябрьского вокзала на соседний, Северный, и полупустой еще электричкой поехал на дачу, в Мамонтовку. Сначала с интересом глядел в окно: все казалось новым, еще не виденным, но вскоре понял — это только кажется, и начал клевать носом — чуть не проехал свою станцию.

Путь к поселку тоже сперва показался новым: словно никогда не высаживался здесь из вагона, не шел направо по платформе в сторону Москвы, не переходил потом через рельсы, не поднимался по узкой лестнице и тесным проулком не выходил на улицу с милым названием Ленточка (которое тогда совсем не казалось милым: Ленточка — и Ленточка)… Именно тут мог каждую минуту появиться — и появлялся в прошлые годы — страшный Свет Придворов, сын поэта Демьяна Бедного, знаменитый хулиган и приставала (хотя конкретных его преступлений никто не знал). Юре он однажды (сто лет назад!) издали пригрозил и сделал вид, что хочет за ним погнаться, но Юра благополучно удрал и потом старался обходить это место. А сейчас ему никакие Придворовы не страшны.

Перейдя Ленточку, надо было спуститься в овраг, где не так давно появилось два-три деревянных здания немыслимой архитектуры, словно составленные из прислоненных друг к другу как попало спичечных коробков. Земля же там стала еще грязнее, чем прежде. Даже в сухую погоду. Это место прозвали «Шанхай».