Юрий Хазанов - Мир и война

— У меня часов не было, — сказал Юрий. — Вы все разошлись, я стоял и жевал баранки. Вкусные, есть очень хотелось… Если б часы были… У меня сломались давно… А вы раньше ушли.

— Не прерывай, Хазанов, — сказал командир отделения, а Соболев, не обращая внимания на Юрия, продолжал:

— Двадцать одна минута. Это на три минуты больше того времени, за которое полагается судить по новому указу. Хазанов его нарушил. Он подвел наше отделение, наш факультет. Всю Академию…

— Да ну что такого? — сказал Юрий. — Просто не понимаю. Если бы настоящая работа — дело другое. А то ведь так — учебная практика. Ну задержался, не было часов… А вы все ушли…

Опять Соболев никак не отреагировал на его слова.

— Подвел Академию, — повторил он. — Считаю, мы все должны единодушно осудить поступок слушателя Хазанова и передать его дело в суд.

— Какой суд? — спросил Мишка Пурник. — Верховный? Или городской?

— Отставить вопросы, — сказал командир отделения. Юрию показалось, что старшина Аршинов чувствует себя немного неловко. — Слушайте, когда говорят.

— У нас свой суд, — разъяснил Соболев. — Командирский суд чести. А уж он решит, что дальше… Вот и все. Других предложений нет?

Других предложений не было. Так впервые в жизни Юрий стал обвиняемым, и вскоре должен был превратиться в подсудимого.

Поначалу его не слишком беспокоила подобная перспектива. Да и что такое этот суд — никто пока не знал. Ну, еще одно собрание — потреплются, покритикуют — и разбегутся.

Но чем ближе подходило время суда — назначили его почти перед началом каникул, — тем тревожнее становилось на душе у Юрия. Приятели успокаивали, говорили, все это буза, мура, тары-бары растабары, но неприятное предчувствие уже крепко засело в нем и не отпускало.

И вот настал судный день. Весь их курс, а может и факультет, собрали в одной из аудиторий Академии, майор Чемерис открыл заседание. Оказывается, рассматривалось еще одно дело, кроме преступного опоздания Хазанова, — дело слушателя Федора Карпенко. «Хвйдора», как его все называли с легкой руки Петьки Грибкова. Юрий почти не запомнил обстоятельств этого дела — так волновался в ожидании разбора своего. Кажется, на «Хведора» подала жалобу какая-то женщина, которую он, что ли, обманул в чем-то, или ей так показалось. «Хведора» Юрий почти не знал, тот был намного старше, далеко за двадцать, и вообще не очень приятен ему. Но песочили того и в хвост и в гриву, и Юрию было жаль беднягу: ну, не любит он ту женщину — разве это его вина?

По делу Юрия обвинителем выступил все тот же Соболев, потом еще кто-то — Юрий не запомнил, — все дружно осудили его поступок, общее мнение подытожил в резких, грозных и как всегда грубоватых выражениях майор Чемерис, и заседание суда на этом окончилось. Окончательное решение, сказали, будет принято осенью, с началом занятий.

Это для Юрия было хуже, чем все, что он мог предположить. Значит, еще почти два месяца ожидать чего-то, неизвестно чего — может, исключат, может (ха-ха!), четвертуют или сначала расстреляют. Может, и то, и другое… Шутки шутками, а ходить под Дамокловом мечом столько времени — и здесь, и в Москве, куда вскоре поедет, — представлялось невыносимым. Интересно, кто из членов суда придумал эту пытку? Уж не майор ли Чемерис? Или сам начальник факультета Кузя — военинженер первого ранга Кузнецов?

Следующий после суда день был воскресенье. Юрий решил съездить за город, под Гатчину, в Красносельские лагеря, где мытарился прошлым летом и где познакомился с Любой, дочкой преподавателя стрелкового дела, молчаливой застенчивой девушкой, с которой и нескольких слов не сказал за все время, да и станцевал в клубе, наверное, раза два. Сейчас хотелось поговорить, или помолчать, с кем-то совсем посторонним, не из Академии, кто знать не знает об их делах и порядках, о том, как могут ни за что превратить человека в преступника, долдонить про него какие-то дикие слова, чуть ли не причисляя к врагам народа, и после всего еще держать в напряжении, в ожидании неизвестно чего… Прямо как настоящие палачи…

Юрий растравлял себя, пока ехал в электричке, но и когда приплелся в расположение лагерей, к корпусу начсостава, облегчения не испытал. К тому же Любы не было: уехала к родственникам на Урал. Хорошо еще, встретил там Сашу Крупенникова с Олей, дочерью капельмейстера Академии Натана Семеновича, в которую Саша влюбился с первого взгляда, раз и навсегда, прошедшей зимой на одном из вечеров в Доме Искусств. К Саше, впрочем, Юрий имел не вполне четкие претензии, затаил не очень ясную для самого себя обиду — как и на остальных однокашников. Вернее это назвать недоумением: он не понимал, было тягостно и неуютно сознавать, что ни один из более или менее близких приятелей не пришел на помощь, не сказал ни полслова в его защиту; и даже не посчитал нужным объяснить свое поведение.