Юрий Хазанов - Лубянка, 23

И Валерьян Матвеич отвечал:

— А чего? Неплохая собака. Молод еще, но это, как говорится, проходит с годами. И, видать, смышленая. Они, вообще, умницы те еще, собаки да кошки… Вот, расскажу я вам… Была у меня полукровка, Альмой звали. По птице работала — пальчики оближешь! И кот у меня был. Ну, Васька и Васька. А может, Барсик, не упомню уже… Только однажды поджидали мы гостей. Жена, как полагается, пирожков напекла, с капустой, с мясом, и поставила все это удовольствие на комод. Пока еще гости придут… И что же вы думаете? Захожу в комнату, гляжу: кот на комоде сидит, подлец, возле блюда с пирожками, а внизу Альма. И кот пирожки ей с блюда лапой — р-раз, и сбрасывает, р-раз, и сбрасывает!.. Ну, умора!

— А мне рассказывали, — вступил в разговор Алик, — про одну собаку… Пойнтер, кажется…

— Легавая, — уточнил Валерьян Матвеич. С каждым километром, удаляющим нас от города, он делался разговорчивей, а потому продолжил: Чтоб вы знали, легавые — это подружейные охотники. В основном, на пернатую дичь. Они…

— Я знаю, — поспешил сказать Алик, — они стойку делают.

— Правильно, Борисыч, — одобрил Валерьян Матвеич. — Подведут тебя к дичи и указывают: вон она!.. Эх, хороший у меня легаш был, немецкий! Курцхар… Под машину попал. Век себе не прощу!

А я вспомнил своего Принца, который в самом конце войны, в городе Нидерварта под Дрезденом впрыгнул ко мне в машину, и в его карих глазах была одна мольба: накорми меня, mein Freund!.. И я его накормил и взял к себе, и он жил у меня… Господи, как прочно он вошел в мою память, были-то мы с ним вместе всего месяцев восемь — до той поры, когда я, находясь на Украине, в селении Новая Прага, распечатал телеграмму о смерти отца. Мне не нужно было тогда специально хлопотать о поездке в Москву: незадолго до этого я получил уже приказ отправиться туда с автомашинами для ремонта, и они грузились на железнодорожные платформы. Я взял с собой Принца, и в Белоруссии на одной из остановок он пропал. (Об этом я рассказывал в книге «Мир и война».)

Я тоже тогда долго не мог простить себе, что не оставил на этой станции одного из солдат, москвича Климентьева, чтобы дождался Принца и привез, хотя понимал: в той ситуации являться в нашу тесную квартиру с крупной собакой, по меньшей мере, нелепо…

Голос Алика вернул меня из воспоминаний.

— …Хозяин у него, у пойнтера этого, приехал как-то из командировки и сел обедать. А собака настолько обрадовалась — давно ведь не виделись — не отходит ни на шаг. Он и велел ей идти на место, чтоб возле стола не вертелась… А она — просто поверить трудно — схватила зубами свою подстилку, подтащила к стулу, на котором хозяин, улеглась там и смотрит: ну чего скажешь? Приказание выполнила: лежу на своем месте. Претензии есть?

Мы доброжелательно посмеялись.

(Много лет спустя в одном из писем от моих несовершеннолетних читателей были такие строки: «Дорогой песатель! Мы с братом читали Вашу книжку и доброжелательно смеялись…»)

— А Кап, — сказал я, чтобы не отстать в похвалах собачьей сообразительности, — умеет мысли угадывать. Когда из ворот выходим и я думаю повернуть направо, где мороженое, он первый поворачивает. А если собираюсь налево, по глазам моим чует и налево бежит. Только не так охотно.

— Мороженое, знать, любит, — сказал Валерьян Матвеич, сидевший рядом со мной, а Кап при этом слове встрепенулся у себя на заднем сиденье и лизнул его в ухо за догадливость.

— А еще, — снова заговорил Валерьян Матвеич, — у нас, когда в поселке жили, пес Шарик был. Дворовый. И как-то хозяйка одна белье постирала, на веревку повесила и в сельпо пошла. Приходит — белья нет! Туда, сюда — нет белья! Ну, она в крик: Что? Кто? Где? Всех честит… А потом нашлось. Знаете где? В конуре у Шарика!.. Кто-то видел, потом рассказал: ветер сильный поднялся, вроде шторма, белье и слетело на землю. А Шарик подобрал, в будку к себе запрятал — от дождя и от воров — и улегся на него! Видали такое?

Мы дружно подтвердили, что не видали, после чего Валерьян Матвеич стал излагать план действий. Значит, к вечеру будем в Ярцевке, деревенька малая, там оставляем машину и дальше на своих двоих. Места вокруг — пальчики оближешь, охотников почти никого, по одному вальдшнепу вчетвером стрелять не придется, это уж точно. Засветло войдем поглубже в лес, заночуем, а на зорьке — за дело…

И вот мы в Ярцевке, сидим, как ни отказывались, за столом у знакомых Матвеича, едим и пьем — за удачную охоту. Собеседников и собутыльников становится все больше, охотничьи рассказы льются, как жидкость из бутылки, но, дойдя до уссурийских тигров, рассказчики сникли и перешли на экономику и политику, причем и та, и другая характеризовались в основном не очень печатными словами…