Дэвид Гилмор - Что сказал бы Генри Миллер...

Я провел кое-какие неутешительные подсчеты. Если представить себе, что никто не даст мне никакой работы, денег хватит еще года на два. Можно, правда, перестать ходить в рестораны, тогда протяну подольше. (А если помру, тогда деньги можно будет растянуть до бесконечности.) А что потом? Подменять кого-нибудь в школе? Но этим я уже лет двадцать пять не занимался. От подобных мыслей у меня сосало под ложечкой. Вскакивать по будильнику в половине седьмого из кровати с колотящимся сердцем и таким ощущением, будто во рту кошка нагадила; натягивать рубашку, повязывать галстук, надевать пропахший нафталином пиджак; нестись в метро, от которого с души воротит, к какой-то кирпичной школе в отдаленный район, о котором я знаю только понаслышке, идти по коридору в здании, где от яркого света рябит в глазах, чтобы услышать в кабинете завуча: «Так это вы когда-то вели передачи на телевидении?»

От таких видов на будущее мне уже в одиннадцать утра хотелось хорошенько набраться. Несколько раз я так и поступал, после чего меня, как похмелье с бодуна, неизменно преследовал Малькольм Лаури. Ты плохо распорядился своей жизнью.

Как-то раз я проснулся слишком рано и забрел в незнакомый ресторан. Когда мне принесли счет, сумма показалась неестественно маленькой, — было ясно, что официантка ошиблась, и мне совсем не хотелось, чтобы она за это расплачивалась своими чаевыми. Я подозвал молодую женщину к столику.

— Мне кажется, вы с меня слишком мало взяли, — сказал я.

Она бросила взгляд на счет.

— Нет, нет, это льготные расценки для пожилых посетителей, — задорно пояснила официантка.

Льготные расценки полагались тем, кому перевалило за шестьдесят пять. Но еще трагичнее было то, что на меня тихо накатила волна благодарности. Ведь как-никак на яичнице с ветчиной для ранних посетителей я уже сэкономил почти два с половиной доллара.

Погода на улице хмурилась. Пошел снег, мокрые снежинки липли на окна. Маленькую автомобильную стоянку через улицу скрыл туман. Виднелись только два красных огонька задних подфарников парковавшейся машины. Именно в этот момент позвонила Мэгги Хушулак, мать Джеси. Она только что налила себе стаканчик красного вина в моем лофте и хотела, чтобы кто-нибудь составил ей компанию. Зажглись уличные фонари, вокруг ламп удивительно красиво светились туманные ореолы. Вдруг мне стало как-то уютно, выдался чудесный вечер для беседы родителей об их обожаемом чаде: о том, как он ест (плохо), как он занимается спортом (вообще никак), о его курении (одно расстройство), о Ребекке Нг (час от часу не легче), о наркотиках (об этом мы ничего не знаем), о чтении (он вообще ничего не читает), о кинофильмах (сегодня он посмотрел «К северу через северо-запад» Хичкока), о пьянстве (на вечеринках), о сущности его души (мечтатель).

Когда мы с ней говорили, меня вдруг осенила мысль о том, что мы друг друга все еще любим. В этой любви не было ничего чувственного или романтического — все это ушло в прошлое, но нас сближало что-то более глубокое. (Когда я был моложе, мне не верилось, что может существовать нечто более глубокое.) Нам доставляло огромное удовольствие быть вместе, голоса друг друга действовали на нас умиротворяюще. А еще я был твердо уверен, что кроме Мэгги в мире нет никого, с кем бы я мог говорить о сыне, как мне того хотелось — в мельчайших подробностях: что он говорит мне по утрам, какой он умный, каким красивым он кажется мне в новой спортивной футболке. («Ты совершенно прав! Ему так идут темные тона!»)

Никто другой не смог бы слушать больше тридцати секунд эту чепуху — от нее кого угодно потянуло бы выброситься из окна. Мне подумалось о том, как же должно быть печально тем родителям, как много они теряют, когда их взаимная ненависть настолько сильна, что лишает их возможности вести такие чудесные разговоры об их детях.

— Ты сейчас с кем-нибудь встречаешься? — полюбопытствовал я.

— Нет, — ответила Мэгги, — мне никто не нравится.

— Ничего, найдешь еще себе кого-нибудь по нраву. Я тебя знаю.

— Я в этом не уверена, — Мэгги невесело улыбнулась. — Мне кто-то недавно сказал, что женщине моего возраста скорее грозит убийство от руки террориста, чем новый брак.

— Надо обладать особым тактом, чтобы говорить тебе такие вещи. Кто же это тебе такое заявил?

Мэгги назвала имя одной актрисы, чем-то смахивающей на утку, с которой она репетировала «Гедду Габлер» [8] «Гедда Габлер» (1890) — драма Генрика Ибсена. .