Леонид Сергеев - Вперед, безумцы!

Сергей жил с больной матерью и подрабатывал мойщиком окон. Однажды мыл окна в этнографическом музее и после работы решил сделать зарисовки экспонатов. Присел с папкой возле манекенов, изображавших бытовые сцены из жизни древних славян, и в экзотической одежде как нельзя лучше вписался в эти сцены. В какой-то момент мимо проходил служитель музея и, заметив неподвижную фигуру рисовальщика, в недоумении уставился на неизвестно откуда взявшийся экспонат. Тут Сергей разогнулся и… служитель плашмя хлопнулся в обморок.

Эта нелепая история больше всех нравилась подружке Сергея, которая одно время поджидала его в буфете. Холодная, невзрачная девушка никогда в студию не заходила. Как-то я предложил ей порисовать, но она, фыркнув, проверещала, что у нее «другие планы и мечты». По словам Сергея, она мечтала иметь туалет с розовой водой и съесть рябчика в финиковом соусе, а как конечную цель — выйти замуж за иностранца и уехать на Запад. И вот от этой странной «мечтательницы» Сергей потерял голову и делал одну глупость за другой. Когда «мечтательница» перестала заходить в Дом литераторов, он начал ее преследовать, тратить деньги на подарки, в студию забегал всего на полчаса. Когда же «мечтательница» осуществила свою мечту, вернее вторую ее часть, Сергей вообще забросил живопись.

Ум в человеке почти всегда побеждает: заставляет сдерживаться, когда душит злость, придает силы в минуты отчаяния и опасности — во многом человека спасает ум и только в любви не спасает. Как говорится: «сердцу не прикажешь».

Оксану Рудых звали «золотой девушкой». У нее были золотые локоны, золотой ум, золотые руки, золотое сердце, и носила она платья золотистого цвета. Ольга Синюкова, которая готовилась учиться на «мастера по прическам», тренировалась на Оксане — терзала ее «гриву» и так и сяк, и «модель» стойко переносила эти мучения. Студийцы часто делали наброски друг с друга, но Оксану чаще других заставляли позировать. Ее рисовали в анфас и в профиль, и со спины, а она смеялась:

— Не забудьте про линию живота! Линия живота — самая главная! В ней все дело!

Оксана жила в Подмосковье и в студию приезжала на электричке, метро и троллейбусе.

— Я всегда на колесах, вечно в пути! — звонко смеялась золотоволосая загородница.

Словно золотистая бабочка, она прилетала с подмосковных просторов в городскую студию и сразу наполняла ее желтым светом.

— У нас за городом уйма цветов, шмелей, гусениц, стрекоз, — брызжущим радостью голосом сообщала Оксана. — Мы кормим ежат, которые бегают у домов. У меня живет ящерка…

Оксана делала расплывчатые акварели — писала «по мокрому» полупрозрачными наслоениями красок. Она считалась специалистом по «малой живности»: великолепно рисовала жуков, лягушек, мышей, и помогала их рисовать всем, кто обращался к ней за помощью. И надо же такому случиться — эта замечательная девушка влюбилась в парня из сомнительной компании. Парень, закончивший ПТУ и работавший на заводе, ввел Оксану в круг своих дружков, научил покуривать, играть в карты. На моих глазах в Оксане шло глубокое перерождение: она уже редко смеялась, на ее красивом, талантливом лице появилась тихая печаль, безмолвная жалость. Она уже не влетала в студию, а нехотя, робко заглядывала, точно бабочка, с опаленными крыльями. И в ее творчестве началось затухание: на картинах, когда-то красочных, теперь проступали темные отчаянные цвета.

Не раз я беседовал с Оксаной наедине в кафетерии, расписывал ее будущее на поприще художника, доставал ей оформительскую работу на студии «Диафильм», но все напрасно. Однажды, сильно покраснев, она сказала мне, что «один человек запретил ей посещать студию». После этого сообщения, Оксана вбежала в зал, крикнула всем:

— Прощайте! — и, запустив в воздух желтый бумажный самолетик, исчезла навсегда.

Самолетик еще долго кружил, выписывал спирали, расцвечивал воздух желтизной, но это был всего лишь отблеск желтизны «золотой девушки». Я все надеялся, что Оксана вернется, но больше она не появилась.

Много неудавшейся любви, душевных трагедий прошло передо мной за годы преподавания. Ученики — мои радости и боли, огромные радости, когда, честное слово, хотелось обнять весь Дом литераторов — да что там! — весь город! — и горькие боли, когда, чтобы успокоиться, я устраивал затяжные перекуры, а то и пропускал рюмку водки.

Скромницы Мила Хмельницкая и Линда Астахова, на третий год занятий стали краситься и наряжаться сверх меры.