Леонид Сергеев - Вперед, безумцы!

Был жаркий день последнего месяца лета. Они доехали на трамвае до конечной остановки и через пустырь пошли к желтеющей роще. Дог брел медленно, тяжело дышал, тревожно посматривал на пьяного хозяина.

— Так будет лучше, Гипо, — бормотал Андрей, уговаривая больше себя, чем собаку.

На опушке Андрей остановился в раздумье — как незаметно достать шприц; Гипо совсем сник и смотрел на хозяина тускло, с немым укором; и вдруг, без всякой команды, лег на опавшие листья и отвернулся.

…В тот вечер Аудра пребывала в приподнятом настроении, даже приготовила обильный ужин, хотя прежде считала, что «на ночь вредно много есть», и довольствовалась «легким витаминным чаем». Но соседка с Андреем не разговаривала, а перед сном вызвала его на кухню и, бросив осуждающий взгляд, сказала:

— Не думала, что ты так поступишь, пойдешь у нее на поводу. А если она и друзей твоих невзлюбит, ты их тоже усыпишь?

— У меня нет друзей, — глупо буркнул Андрей.

— Ну меня, старуху прикажет усыпить. Я ведь ей тоже мешаю… Тебя накажет Бог!

С начала зимы Аудра после работы стала задерживаться, говорила — была у подруги; раза два вообще пришла под утро… Андрея душила ревность; предчувствуя измену, он встречал свою сожительницу бледный, с трясущимися губами, а она, словно издеваясь над ним, талдычила про подруг и откровенно усмехалась.

Однажды он заметил — Аудру к дому подвез какой-то мужчина, они долго разговаривали в машине, потом она обняла провожатого и впилась в его губы долгим поцелуем. Когда она вышла из машины, Андрей подскочил и, обливаясь холодным потом, заикаясь, попытался выяснить — что происходит?

— А-а! Щекотливые нюансы, — отмахнулась Аудра, а утром объявила: — Тебе лучше вернуться к себе. У меня появился достойный мужчина. Цивильный. А ты слабак. Все же первое впечатление самое точное. Я как увидела тебя, сразу поняла: ты бесхребетный, и вообще размазня. У меня потрясная интуиция — это мое оружие…

…Вернувшись в свою квартиру, Андрей расклеился окончательно и, как ни крепился, разрыдался — не из-за Аудры, ей он послал проклятие — напоследок, прежде чем уйти, назвал «волчицей, а не женщиной» — разрыдался из-за Гипо. Только теперь, в пустой квартире, он со всей полнотой ощутил потерю друга, и чувство сиротства, как ноющая рана, лишило его последних сил.

Андрей запил. За бутылкой вспомнил, как пес поддерживал, утешал его в тягостные дни, когда умерла мать, с какой радостью встречал после работы и внимательно выслушивал во время прогулок, когда он, Андрей, делился с ним своими обидами.

— Что я наделал! — Андрей бил кулаком по столу. — Больному другу особенно нужна забота, помощь, а я был зациклен на этой идиотке, совсем забыл о нем… Он прожил бы еще год или два и умер бы своей смертью… Прости меня, Гипо! Прости!

Пес снился ему по ночам — и почему-то всегда веселый, приветливый. Случалось, во сне Андрей видел коридор в квартире Аудры и одиноко лежащего Гипо, и вновь бичевал себя за небрежность к больному другу… но всегда гнал образ медсестры, ее требование усыпить собаку и все дальнейшее — пытался убедить себя, что когда проснется, Гипо будет лизать ему лицо, звать на прогулку — как когда-то, когда они жили с матерью и позднее вдвоем; Андрей цеплялся за остатки реальности, чтобы наяву не узреть трагическую развязку.

…Весной Андрей не выдержал, поехал за город, разыскал место, где похоронил Гипо. Было пасмурно, воздух еще не прогрелся, и в низинах лежал снег, но уже цвела серая верба — невзрачные, но стойкие против холода, цветки облепляли ветки кустов.

— Верба цветет… верба цветет, Гипо, — хрипло бормотал Андрей, размазывая по щекам слезы.

Моя мать жила в коммунальной квартире, где вечно происходили воинственные стычки, грозившие перейти в судебные разбирательства. В этих диких сценах участвовали все: от стариков до детей, только мать сохраняла стойкий нейтралитет. Больше того, своим спокойствием и рассудительностью она не раз примиряла враждующие стороны. Она и меня старалась примирить с разведенной женой, никак не веря, что наш разрыв давно решенное дело и что мы живем вместе только потому, что никак не можем разменять квартиру.

Мать работала в прачечной; от долгой изнурительной работы во влажном воздухе, на сквозняках у нее часто болели почки — каждую весну начиналось обострение, и ее увозили в больницу.

В то воскресенье я, как обычно, навестив мать в больнице, зашел в «стекляшку» около трамвайной остановки, выпил чашку кофе, закурил и стал дожидаться трамвая. День был яркий, теплый. Я стоял в раздумье: ехать домой еще было рано — по воскресеньям к бывшей жене приходил новый поклонник; близкий приятель уехал отдыхать на юг. Среди ожидающих трамвай я вдруг заметил молодую женщину — она стояла в стороне, в солнечной дымке и, опустив голову, сосредоточенно смотрела под ноги. Упавшие волосы почти закрывали ее лицо, виднелся только профиль, острый и белый, словно вырезанный из бумаги. Я подошел и, стараясь быть ненавязчивым, спросил: