Леонид Сергеев - Вид с холма

Первые дни они, как бездомные влюбленные — а, собственно, такими и были — просто бродили по улицам, но вскоре смогли выкроить свободную неделю и, бездумно, наперекор всем понятиям о приличии, уехали в Ялту; сняли комнату на узкой улице, среди каменных изгородей — в окна комнаты свисали ветви инжира, виноград — от них тек одуряющий густой аромат; купались в море, играли на пляже в волейбол, поднимались в горы и загорали на полянах, среди вековых деревьев и звонких холодных ручьев.

— Надо же, эти деревья уже росли, когда мы только родились, и будут стоять, когда мы умрем, — говорила она восторженно. — И только на природе по-настоящему чувствуешь быстротечность жизни. Кажется, совсем недавно мы вот так же сидели у озера на Пироговке, а ведь прошло столько лет! И, что я еще заметила — когда занимаешься творчеством, время летит быстрее, то есть у художников время идет быстрее, чем у обычных людей. Я еще в институте занималась живописью, сочиняла стихи и знаю. Я ведь не только была блудницей, не думайте… Но так и не смогла проявить свои способности.

Она спешила выговориться, ее слова теснились и путались.

— Я ведь холерик, хваталась то за одно, то за другое и никогда не могла сидеть без дела. Даже всех заразила туристическими походами… Вы не знаете, а мы плавали на байдарках по Угре и Керженцу, по реке Великой. Великая — потрясающая река! Если мы не разойдемся… на будущее лето обязательно вас туда увезу. Хотя бы ненадолго, сможете выбраться из дома?..

Она была наделена повышенной эмоциональностью, живым интересом ко всему, что ее окружало, и ее воображение было не иллюзорным, а трезвым.

Он смотрел на нее и улыбался. Наконец-то он встретил женщину своего духа, своего состояния, в которой было то, чего ему не хватало в жене.

По приезде из Крыма в арбатских переулках они обнаружили кафе, в котором собирались студенты, художники, литераторы. Они стали встречаться в том кафе два-три раза в неделю.

Раньше он отказывался от всяких командировок с лекциями, теперь напрашивался сам, и она всюду его сопровождала, — предварительно брала на работе дни за свой счет и просила соседей при случае помочь матери.

За зиму они побывали в Ленинграде и городах Прибалтики; в гостиницах оформлялись в разные комнаты, как лектор и его секретарша — это обстоятельство вызывало у него и у нее некоторое смущение, но недолгое, минутное — радостное возбуждение не покидало их в этих поездках.

«Кажется, я наконец впервые понял, что такое настоящая любовь», — внезапно подумал он, и вся предыдущая жизнь показалась ему никчемной, всего лишь — прелюдией к этой наступившей жизни.

В следующем году они целый месяц провели на Великой; жили в палатке на берегу реки, недалеко от деревни; палатку разбили среди высокотравья, где гудели пчелы и ползали мириады насекомых, и не смолкал гомон птиц. По утрам отправлялись в лес за грибами и ягодами, днем готовили обед на костре, купались, загорали, бродили вдоль берега, собирая отполированные водой коряги. По вечерам ходили в деревенский клуб, смотрели фильмы, а вернувшись в лагерь, до полуночи сидели у костра и пели песни.

Ему нравилось в ней все: непосредственность, и всегдашняя любознательность, и тонкость — умение из ничего создавать художественные образы, и любовь к чистоте и порядку — она поминутно прибирала их поляну, на мелководье стирала белье и песком отмывала посуду.

Ее восхищала в нем доброта, и ум, и душевная чистота, и мужественная нежность, и любовь к своему делу, и благородная сдержанность. Они были счастливы, точно приобрели что-то драгоценное, несбывшееся, какой-то утраченный мир. Наконец она стала называть его на «ты».

Этот летний отпуск окончательно сблизил их, после него они уже встречались каждый вечер: ходили в бассейн и в кино, зимой устраивали лыжные прогулки. Но эта окрыленная привязанность друг к другу и положила начало их внутреннему слому — в дальнейшем ни он, ни она так и не смогли полностью уйти в работу и быть прежними с домашними. Ее вдруг стала раздражать измученная болезнями мать, которая чувствовала себя все хуже и уже нуждалась в постоянной сиделке — именно в матери она вдруг увидела первопричину всей своей неустроенности — получалось, что старческая безнадежная болезнь губила сразу две жизни. Она старалась сдерживать раздражение, заботилась, ухаживала за матерью, но иногда давала себя знать накопленная усталость, ее прорывало, и у них случались скандалы. В такие минуты она чувствовала себя выпавшей из жизни и зависшей в пустоте. И только любовь к Виктору, предстоящая встреча с ним давали ей новые силы.