Леонид Сергеев - Вид с холма

Алиса обитала в старом доме на Сретенке, в подвале, где все стены были завешаны рисунками и холстами. Посреди каморки стояла тахта с торчащими пружинами и стол, весь в шрамах и ожогах от сигарет. В парадном под лестницей лежал инструмент: метла, лопата, скребки, ведра. В обязанности Алисы входило содержать в чистоте отрезок улицы и часть переулка, всего — триста метров площади. Летом приходилось мести пыль, поливать асфальт водой из шланга, осенью скрести наледь и посыпать тротуары песком, зимой сгребать снег, весной сбивать сосульки — все это за восемьдесят рублей в месяц и постоянную прописку через три года.

— Вначале стеснялась работать дворником, — говорила Алиса. — Было унизительно и уставала жутко. А начальник жэка все ворчал, что я работаю плохо. А участковый говорил, что я должна быть еще и осведомителем, следить за жильцами, к кому приходят подозрительные, кто слушает «голос Америки», общается с иностранцами… Иногда хотелось бросить все, уехать в Орел к маме. Теперь-то втянулась… Иногда друзья помогают чистить улицу…

Для будущих героев очерка Вольнов купил сыр и торт, и поступил предусмотрительно — когда спустился в подвал, на столе лежали одни баранки. Видимо, Алиса уже сообщила о нем — молодые люди встретили его появление без особого удивления.

Вольнов сразу понял — в подвале демократичная атмосфера. Леша, крепыш с выразительным, точно вылепленным, лицом, играл на гитаре и пел. Ему подпевала Лена, маленькая, коротко стриженая — Вольнов вначале принял ее за мальчишку, тем более что и голос у нее был низкий, густой. Толстушка Вера в углу рисовала, Алиса, на правах хозяйки, готовила чай и бутерброды. Пришел Саша — поэт, худой нервный парень лет двадцати, и сразу начал читать стихи. Непрерывно теребя рыжую бородку, он читал довольно смелые и жесткие стихи, написанные явно в пику соцреализму и лингвистическим изыскам. В какой-то момент Саша прервался и, улыбаясь, обратился к Вольнову:

— Как вам стихи? Надеюсь, вы не из КГБ?

— Из ЦРУ, — усмехнулся Вольнов.

— Это вы так шутите? — оторвалась от рисунка Вера.

— В нашей дурацкой жизни без юмора сразу загнешься, — защитила Алиса Вольнова.

За чаем они обсуждали Сашины стихи и батики Лены. Обсуждали горячо, перебивая друг друга и споря до хрипоты. Только Вера не участвовала в спорах. Выпила чашку чая и снова принялась за рисование. Вольнов тоже старался не лезть в обсуждение; сказал, что как инженер занимается сугубо техническими вещами, а искусством просто интересуется — он настроился больше слушать, хотел запомнить высказывания молодых людей, их словечки, но чтобы не прослыть невеждой, все же похвалил некоторые работы Лены и даже вызвался купить пару картин. Лена от неожиданности покраснела и назвала смехотворно низкую цену.

— Каждое произведение искусства неповторимо, — многозначительно заявил Вольнов и заплатил в пять раз больше. Он корчил из себя мецената, щедро одаряющего таланты.

Ободренная успехом, Лена ополчилась на последнюю выставку в Манеже.

— Эти генералы от живописи занимают целые залы, а молодежи даже одного стенда не дают. И все их полотна — сплошная похвальба. Показывают, как у нас все цветет, как мы празднично живем… А художник не может не видеть нелепого, уродливого. Уродливое так же притягивает внимание, как и красивое.

— В нашем обществе идет духовное загнивание, — с юношеским максимализмом выпалил Саша. — Какие-то перевернутые ценности… Халтурщик с эстрады восхваляет все наше, а западное поливает — и ему почет и зеленая улица. Бездаря печатают, превозносят. Он уже и так и лауреат, и миллионер, а ему все мало — и хапает, и хапает.

— Насчет эстрадников это точно, — отозвался Леша. — В кафе, где тусуются всякие залетные, играют такой шлягер — тошнота берет. Но и там особо не побалдеешь, кафе закрывают в десять, чтоб люди не развлекались и не забывали о работе. А ведь мы живем не для того, чтобы работать, а работаем для того, чтобы жить.

— Мы как будто живем в империи кривых зеркал, — вдруг подала голос Вера. — В стране полно лесов, а нет ватмана, и простую бумагу покупаем у финнов…

Все это Вера произнесла тихо, с безнадежностью в голосе, точно устала от бесцельной борьбы, произнесла с болью за свою судьбу и обидой за Отечество.

«Какие они все сломленные, — подумал Вольнов. — Столкнулись здесь, в Москве, с нелепостью и жестокостью и потеряли веру в справедливость. У нас пытаются решить проблему человека, а надо бы решать его среду».