Сергей Тепляков - Двуллер-3. Ацетоновые детки

Петрушкин вспомнил, как писал эти письма на больших желтых тополиных листьях, и подумал, что вот не знал он тогда своего счастья, не знал.

– Нынче же Данилка закончил первый класс… – медленно заговорил он. – Хорошо закончил, только с одной четверкой. Но и то расстроился. И говорит: «во втором классе у меня такого уже не будет»…

Тут голос у старика сорвался, он опустил голову и беззвучно зарыдал. Бесчетнов отвернулся и уставился на черную воду реки, не видя ее сквозь слезы.

«Не будет… не будет… – подумал Бесчетнов. – ничего уже не будет»…

Тут в кустах хрустнуло. Петрушкин посветил на звук фонариком – в луче света стоял старик в белом брезентовом плаще.

– Вечер добрый… – сказал дед.

– Здравствуйте… – сказал ему Бесчетнов, а Петрушкин только кивнул.

Дед подошел.

– Я извиняюсь, а вы, говорили мне, отец того мужчины-то, что нашли здесь? – спросил дед, глядя на Петрушкина странными рыбьими глазами.

– Верно вам говорили… – ответил Петрушкин.

– Сочувствую вам… – сказал старик. – Такое горе… не дай Бог… А детишки – внучата ваши?

– Внучата, да… – ответил Петрушкин, делая усилие, чтобы не заплакать.

– А еще-то детишки у вас есть? – спросил дед.

«Ишь, любопытный… – подумал Бесчетнов. – Будут потом год сплетничать по селу, кости Петрушкину перемывать».

– Нету больше… – ответил Петрушкин. – Один был у нас сын. Такой был сын – душа радовалась, сынище!

– А что следователи говорят – нашли убивца-то? – полюбопытствовал дед, уставясь на Бесчетнова.

– Говорят – ищут… – устало ответил Бесчетнов.

– Ну да… ну да… – проговорил дед, как-то вдруг уйдя в себя.

– А ты что, дед, знаешь чего? – вдруг насторожился Бесчетнов.

– Да откуда же мне знать? – пожал плечами дед. – Наше дело стариковское – с огорода на печку, с печки – на огород…

– Так, может, подскажешь чего? – спросил Бесчетнов, решивший, что неспроста объявился этот дед.

– Не, ничего не подскажу… – решительно сказал дед.

«А чего же пришел? – подумал Бесчетнов. – Или думал, мы тут поминаем, ждал, что нальем?»..

– Давай отойдем, дед… – сказал Бесчетнов, и они отошли от берега так, чтобы Петрушкину не было слышно, о чем они говорят.

– Вот скажи мне, возможно ли, чтобы двое детей – один семи, другой трех с половиной лет – забежали куда-нибудь в лес и сейчас там плутали? – спросил Бесчетнов.

– Плутать – дело нехитрое… – ответил дед. – А по ночам сейчас тепло еще – не замерзнут. Но… – помялся он. – Лес тут жидкий – вышли бы они уже давно. Если бы живые были…

Бесчетнов нахмурился. Он встретился с дедом глазами. Дед смотрел на него изучающе.

– Дед, если тебе есть, что сказать, так ты скажи… – тихо проговорил Бесчетнов.

– Не люблю я вас, городских… – медленно сказал дед. – Но такое горе у человека, что молчать грех, и не буду я такое брать на душу. Видел я след на берегу – подошва с крупной насечкой. Как граната Ф-1. В армии служил? – Бесчетнов кивнул. – Тогда знаешь. Милиция, заметил я, гипсом этот след залила и с собой увезла. Так что он у них есть. А в Перуновке нашей есть сапоги – высокие, со шнуровкой, коричневые. Приметные. Скажи милиции – пусть она эти сапоги найдет.

– Ты, дед, если сказал «а», так говори и «б»… – проговорил Бесчетнов, чувствуя, как у него пересохло во рту.

– Ничего я тебе не говорил – ни «а», ни «б»… – сказал дед, глядя на Бесчетнова своими странными глазами. – Это ты сам догадался, ты же умный, городской. Коричневые сапоги. Фасонистые. В Перуновке пять десятков изб, а ног сотни две, ну три. Бабские и детские ноги отымаем – получается всего ничего. Найдешь.

– А чего же ты ментам не сказал?

– А я и тебе ничего не сказал… – усмехнулся дед. – Но ты найдешь, а менты не найдут, даже если я им эти сапоги нарисую. Зато славы будет столько, что мне потом в деревне не жить.

С этими словами он повернулся и медленно ушел. Бесчетнов с горящей головой вернулся к Петрушкину.

– И чего он хотел? – спросил Петрушкин.

– Да так… – ответил Бесчетнов. – Закурить спросил, да поговорили малость.

– Что говорит?

– Говорит, что не было такого никогда. Совсем, говорит, с ума народ сошел… – сказал Бесчетнов.

Петрушкин кивнул, поднял голову и уставился на звезды.

– Ну и зачем ты их, сказать-то можешь? – спросил Гранкин, низко наклонясь над столом и пытаясь заглянуть Тимуру в глаза. Но Тимур опускал голову все ниже. Не то чтобы стыдно было ему или, например, плакал бы он – нет, просто прятал глаза, будто они что-то могли выдать. Выражение на лице было «ну чего привязался?!». Тимуру было скучно, он томился.