Андрей Волос - Предатель

Перед Новым годом раз за разом налетали метели, кружили, сыпали; теперь предстояло копошиться по пояс в снегу; однако ехал с легким сердцем, предвкушая встречу.

Марка Рекунина он знал года с тридцать пятого, когда довелось вместе мыкать горе в Беломорско-Балтийском комбинате — так назывался огромный лагерь, зловонными, опасными сгущениями расползшийся по территории Карельской республики. Административная, хозяйственная, военная и чекистская мощь этого человекоядного чудища была так велика, что руководство самой республики, номинально оставаясь на верху административной пирамиды, выглядело никому не нужным придатком.

Сколько было народу, занятого на строительстве Беломоро-Балтийского канала, Шегаев не знал. Топографов не хватало — криком кричи, и его мотало из конца в конец — от берега Полночного моря до Петрозаводска. Приглядываясь, он понимал, что, во-первых, канал никому не нужен: возить по нему нечего и некуда; во-вторых, что все построенное уже начинает разваливаться и, следовательно, будет требовать постоянных и нескончаемых усилий по техническому поддержанию; и, в-третьих, что занято здесь если не полмиллиона, то тысяч триста. Это если взять всех чохом и посчитать в один день. Но канал жрал людей, как песок воду, и за четыре года стройки в болотах, плывунах, морозах и бескормице, пока он разворачивался длинной сизой змеей с частыми желваками шлюзов и сторожевых постов по дикому топкому пространству, на котором редко чернели головешки безжизненных, дотлевающих карельских изб, эти полмиллиона, может, уже и сменились: прежние легли в топь, уступив место новым; да и хорошо еще, коли только один раз сменились, а не два или три.

Когда стройка была вчерне завершена, по лагерям полетела весть, что в самое короткое время высвободившийся контингент перебросят на БАМ.

Что за БАМ, никто толком не знал. Говорили разное: то ли прокладка новой колеи старой дороги на Дальний Восток к Амуру, то ли вовсе новострой: по совершенно диким местам от Байкала по карте палкой вверх к Охотскому морю!..

Все это звучало настолько зловеще, что тошно было и думать. Шутка ли — к Охотскому морю! Однако не моря боялись. Охотское море пугало, конечно; но как-то несерьезно пугало, издалека — так пугает ад человека, в силу естественного наплевательства не вполне убежденного, что он туда попадет. Ад, конечно, никто не спорит; но каждый понимал, что этот ад — стройка дороги, окончанием которой является берег Охотского моря, — страшен только тем, кто доберется до его первого колышка. Но в том-то и дело: насчет того, что всем удастся добраться до этого чертова колышка, были большие сомнения.

Этап — вот что было по-настоящему страшно.

…Вагонзаки сутки стояли на запасных путях Ярославского вокзала, хлеб и селедку выдали сразу на весь срок. Уже к вечеру самые сообразительные стали пытаться собрать снег с крыши — если до хруста сустава высунуть руку в решетку люка, можно было его нащупать. Опытный конвойный подстерег кого-то за этим занятием и ударил прикладом, сломав запястье. Тронулись… Казалось, что он не выдержит комбинации лютого холода и дикой жажды; сознание мутилось, накатывал бред, приходя в себя, он понимал, что все осталось по-прежнему; шестьдесят этапников хрипло стонали. Многие лежали, как только что он сам, то ли в забытьи, то ли вовсе без сознания. Хуже всех приходилось крестьянам: у них не было своей посуды, как у многих рабочих, не было звериной выносливости, как у немногочисленных, но сбитых в дружную злобную стаю урок, не было сознательной выдержки интеллигента…

На третьи сутки послышался откуда-то дикий вопль:

— Вода!.. Вода!!!

Вздрогнув и приходя в себя, он тупо подумал, что, должно быть, именно так вопил матрос Колумба: «Земля! Земля!..»

Загрохотала дверь, отъезжая. Двое патрульных (еще двое грозили штыками, отгоняя) взгромоздили бак с парящей влагой.

— Отойди, мать-перемать! отойди!

Падая и громоздясь друг на друга, крестьяне с воплями лезли к дверям, оттаскивали назад успевших прорваться ближе.

Наконец втянули бак — и тут же громадный чернобородый мужик, ринувшись напролом, нырнул в него всей своей обезумевшей волосатой физиономией…

Все это было очень памятно…

— Вообще говоря, у чекистов нет резона морить людей в дороге, — сказал Шегаев.

Глубокой ночью они с Марком сидели у печки в избе, занимаемой Учетно-распределительной частью. Оба владели искусством печатания на пишущей машинке и, собственно, только благодаря этому более или менее успешно уворачивались от новых и новых перспектив отбытия очередным эшелоном. Третий месяц почти не расставались, ночуя когда в бараке, а то перехватывая три-четыре часа сна прямо здесь, в УРЧ, где с раннего утра и до поздней ночи в махорочном чаду, в разоре бесчисленных кип бумаги и папок с оторванными тесемками, в натужной и горячечной бестолковщине кипела бешеная работа, имевшая своей целью составление списков очередного эшелона.