Дмитрий Глуховский: Пока стоИт

Лешка прикатился домой, сел перед компьютером и не вставал больше.

Прокуратура Николаю Павловичу ничего объяснять не собиралась, и он тогда написал в Министерство внутренних дел, в Государственную Думу, и в общественную приемную Президента.

Ничего смешного.

Он столько лет слушался и почитал государство, он не пинал его, когда оно спотыкалось и падало, он всегда за него голосовал как надо, выслушивал новогоднюю речь Президента, не перебивая, верил в могущество государства и в его совершенную правоту, считал его страной и Родиной, и даже в мыслях ему никогда не изменял. И вопросов никаких никогда не задавал: как есть, так и есть, и слава богу.

А теперь вот ему очень нужно было, чтобы ему ответили.

— Все нормально, товарищи? — спросил Национальный лидер.

— Слава России! — ответили ему ряды.

— Вряд ли кто-то может сказать, что я забыл о своих корнях, — Национальный лидер обвел собравшихся взглядом. — Так не может сказать никто. Я — один из вас. Мы — вместе. Я думаю так же, как вы. Уверен, окажись на моем месте любой из вас, он все делал бы так же. На благо — нашей — Родины, — делая небольшие интонационные паузы в своей фирменной манере, отчеканил Национальный лидер.

— Слава России! — гаркнули ряды.

— Россия, — подхватил Национальный лидер, — держится на ваших плечах. И я хочу, чтобы вы знали: без вас, без вашей самоотверженной службы наши враги давно бы уже разрушили ее. Сегодня я подписал распоряжение о выделении средств на капитальный ремонт Главного здания Федеральной службы безопасности. Надеюсь, оно прослужит нам еще долго. Всегда.

— Два коротких… Одно протяжное… Ура! Ура! Урраааа! — откликнулись ряды.

— Благодарю за службу! — улыбнулся Национальный лидер.

Отдал по-военному честь и стал спускаться со сцены. Когда он выходил уже борцовским своим шагом из зала, в звенящей тишине послышался ниоткуда шепоток:

— Оказались бы мы на твоем месте… Эх…

Национальный лидер вздрогнул, но оборачиваться не стал. На улице его ждал кортеж — бронированный пульман без номера, три длинных гелендевагена и черт-те знает сколько гаишных машин.

Хрена им.

На своем месте оказался он сам. История не знает сослагательного наклонения, понятно?!

В почтовом ящике были только счета, которые государство предъявляло Николаю Павловичу. В Лешкиной комнате под столом стоял ящик пустых пивных бутылок: таскали прямо из Интернета. Раньше он пива не пил — говорил, брюхо отрастет, к земле давить будет.

Неделю Николай Павлович держался — не платил по счетам, мстил.

Потом подумал, что это ребячество, и презрительно бросил все до копейки в окошко сберкассы. Государство ничего — схавало, не поперхнулось. Сыто рыгнуло квитанциями и снова забыло об их существовании.

И тогда Николай Павлович решил прийти к нему сам.

Неделю решался.

Взял паспорт, зачем-то собрал в чемодан сушки, смену белья и кроссворды, жалобу в Генпрокуратуру расписал так, что Кафка бы удавился от зависти, сел на метро и поехал.

Отыскал на Дмитровке нужное здание и уткнулся в пост охраны. Там ему было сказано, что мир устроен иначе, и что без спецпропуска внутрь попасть — все равно что в рай, — не выйдет.

Но по эту сторону Рубикона Николая Павловича ждал раздавленный сын и пустой почтовый ящик, два месяца ожиданий и тараканья жизнь.

Поэтому, когда караул сменялся, он исхитрился и проскочил через пост — внутрь. Одернул пальто, приготовился к схватке… Толкнул тяжелые железные двери с зеркальными стеклами…

И вдруг те жалко, деревянно всхлипнули-треснули — и повалились внутрь! Податливо, невесомо — будто были не из металла отлиты и не на пудовые петли повешены — а сделаны… из фанеры?..

Он сделал осторожный шаг внутрь… Ошарашенно осмотрелся.

Не было никакого «внутри». Высились строительные леса в четыре этажа, а к ним были привинчены проволокой подгнившие фанерные листы — точь-в-точь изнанка театральной декорации. С улицы фанера была убедительно разрисована под державное строение с портиком и колоннадой, под песчаник и гранит… А на деле — десятимиллиметровая фанера!

Тут даже и пола не было — просто асфальт. Потрескавшийся, несвежий, занесенный поземкой, которую намело через щели, и мириадами бумажных прямоугольничков. Николай Павлович нагнулся, поднял один — чье-то письмо. И еще одно… И еще. Миллионы.

Одинокий, он слонялся по этому фанерному ангару, пока не нашел случайно выпиленную калитку. Толкнул — оказался в проулке. Выбрел по нему на Тверскую, так ничего и поняв, двинулся домой.