Мишель Фейбер - Дождь прольется вдруг и другие рассказы

Рядом с входом в длинное приземистое здание стояла машина, которая ловко печатала цифры на больших картонных пропусках. Первым делом, войдя на территорию фабрики, рука обязана была извлечь пропуск Нины из сумочки, вставить его в прорезь машины и ждать, пока вибрация картона не укажет на то, что машина уже напечатала дату и время. Эта операция обладала определенным игровым потенциалом, но реализовать его было невозможно: руке строго-настрого воспрещалось вставлять пропуск в машину больше чем один раз, а также удерживать его внутри дольше необходимого. Затем руке следовало повязать поверх Нининой одежды фартук: зеленый прямоугольник из влажной ткани, на котором чья-то чужая рука написала Нинину фамилию.

В цеху всегда было сыро, помещение заливал резкий свет, из-за чего оно походило на огромный бетонный аквариум, из которого только что спустили воду, но который еще не успели просушить, хотя отопительная система исправно работала. Атмосферу насыщали пары воды и уксуса, явно вытеснявшие из нее кислород. Работа начиналась без всяких прелюдий или приготовлений: Нина становилась в шеренгу рядом с другими работницами возле подвешенного на высоте талии лотка, по которому двигалась плоская резиновая лента с подрагивающими на ней пустыми стеклянными банками. За лотком и несколько выше его располагались ящики с корнишонами, наклоненные под таким углом, чтобы их зеленое пупырчатое содержимое постоянно скатывалось к переднему бортику. Из этих ящиков рука Нины и руки других работниц должны были выбирать корнишоны подходящего размера и наполнять ими банки: корнишоны следовало укладывать плотно, подгоняя один к другому. Удобнее всего было начинать с нескольких крупных, чтобы затем заполнить пустоты между ними огурчиками поменьше и, наконец, завершить укладку банки, вогнав в нее несколько коротких и толстых. Левая рука могла заниматься подборкой корнишонов и выполнять самую грубую укладку, но только правая рука умела произвести всю необходимую тонкую работу.

Однако скорость, с которой двигался транспортер, была такой, что ни одна рука — или даже пара рук — не смогла бы наполнить в одиночку все банки или хотя бы одну, любую из банок целиком: вот почему на укладке одновременно трудились около десяти работниц. Рука Нины устремлялась к проплывавшей мимо банке и, насколько успевала, заполняла ее. В зависимости от конкретного места, которое Нина занимала у конвейера, банки перед ней оказывались то практически полными, и тогда руке приходилось производить завершающую стадию укладки, то наполовину пустыми, и тогда она заполняла пустоты мелкими огурчиками, словно складывая головоломку, или же совсем пустыми, и тогда рука ограничивалась тем, что бросала в каждую банку по несколько крупных корнишонов.

Когда все банки были заполнены, лента уносила их дальше — туда, где за них принимались другие, мужские руки. Они направляли банки в окутанные паром машины, откуда те появлялись уже увенчанные крышками и залитые маринадом из воды, уксуса и зелени укропа. Цех, если начертить его план, представлял собой нечто вроде сплюснутой петли, похожей на нагревательный элемент или внутриматочную спираль. Банки вначале медленно описывали дугу, затем проплывали мимо укладчиц, резко сворачивали, направляясь в главный процессор, и, наконец, описав вторую дугу, симметричную первой, направлялись к концу производственной линии. Если бы руки укладчиц смогли заглянуть за ящики с корнишонами, они увидели бы другой, симметричный ряд женских рук, снимающих горячие банки с ленты и, после осмотра на предмет брака, ставящих их в картонные упаковочные ящики. В центре петли между двумя дугами конвейера не было ничего, если не считать трех пилонов, подпиравших крышу.

В цеху было очень шумно: шум, разумеется, не превышал допустимого по нормам уровня, но все же не получалось совсем не обращать на него внимания: лязг, стук и шипение с трудом заглушались звуковой завесой — синтетической музыкой, которая транслировалась из подвешенных под потолком мощных громкоговорителей. Иногда та или иная работница начинала подпевать какой-нибудь мелодии, явно знаменовавшей какое-то важное событие в ее жизни. Нина не пела никогда. К счастью, это не входило в ее обязанности. Как не входили в ее обязанности и беседы с другими работницами, поэтому она разговаривала с ними только тогда, когда те сами к ней обращались. Оставшись одна в туалетной кабинке, Нина иногда рыдала и колотила себя кулаками по голым коленям. Но всласть поплакать ей почти никогда не удавалось, и каждый раз руке приходилось разыгрывать один и тот же фарс: поспешно вытирать Нинины глаза, затем торопливо ополаскивать пропитавшиеся уксусом пальцы под ледяной струей воды над раковиной и потом движениями, неловкими от снисходительного сочувствия, вытирать Нинины глаза заново.