Мишель Фейбер - Дождь прольется вдруг и другие рассказы

С наступлением зрелости рука превратилась в непритязательное создание, по-прежнему тонкое и гибкое, но все же несколько огрубевшее за тридцать шесть лет беспрерывной работы и покрывшееся неприметными мозолями и морщинками. В те редкие моменты, когда рука Нины касалась руки, принадлежащей более юному существу (детей у Нины не было, а теперь, после того как от нее ушел муж, не оставалось и надежды на то, что они когда-нибудь появятся), она изумлялась тому, какой грубой и твердой стала ее кожа. Но стоило руке очутиться под щекой или под подушкой у Нины, как она вновь начинала верить в собственное изящество.

В молодости рука много чего недолюбливала: она избегала некоторых видов работы, слишком высоких или слишком низких температур, а также поверхностей с определенной фактурой. Теперь она стала неразборчивой. Когда, например, она готовила завтрак, ей приходилось прикасаться к сырому мясу и другим холодным и липким вещам, а также двигаться в испарениях кипящего масла, пока эти мерзкие субстанции жарились на сковороде. У самой Нины с утра аппетит почти отсутствовал, к тому же она всегда отдавала предпочтение вегетарианской пище, но это плохо сочеталась с ее новой работой, где требовалось браться за дело сразу же по прибытии на рабочее место и не испытывать ни усталости, ни голода на протяжении по меньшей мере трех часов. Невозможность выдерживать подобную нагрузку после чашки чая и нескольких ложек авокадо привела к настоящей революции в организации Нининого завтрака: теперь, вместо того чтобы намазывать тонким слоем творог на хрупкие крекеры и осторожно отделять дольки грейпфрута, руке приходилось сжимать испачканную в жире лопаточку и переворачивать скворчащий на сковородке животный белок: бифбургер, сосиску или яичницу с ветчиной. Одной яичницы, без мяса, Нине не хватало, чтобы одолеть дистанцию до обеденного перерыва, словно фабрика отказывалась удовольствоваться подсунутым ей неразвившимся зародышем и требовала зрелой плоти.

Кормление Нины само до какой-то степени напоминало работу на фабрике: знай подноси пищу ко рту, пока не кончится смена. Правда, в конце концов эта монотонная работа вознаграждалась вытиранием губ: руке нравилось это сложное изящное движение, круговое и одновременно скользящее, которое затем следовало повторить в обратную сторону; примерно такое же удовольствие, наверное, испытывает тюлень, ерзая на покрытом мокрой галькой пляже.

Рука наслаждалась подобными маленькими радостями, но их становилось тем меньше, чем дольше Нина работала на фабрике. В последнее время ей не доводилось браться ни за зубную щетку, ни за зубочистку: покончив с едой, Нина тут же мчалась на работу.

Несмотря на то что рука бывала на улице почти каждый день и при любой погоде, она мало что знала о мире за пределами Нининого тела. Столкнувшись с величием Вселенной, рука предпочитала зарыться к хозяйке в карман или пугливо залезть к ней под подбородок. Она едва ли сознавала, что улица, по которой сейчас бежит Нина, соединяется с другими улицами, которые все вместе образуют нечто, именующееся городом. Автобус, на который Нина боялась опоздать, вместе с другими подобными ему устройствами составляет нечто, называемое транспортом. Здания, которые проносились мимо, если автобус ехал достаточно быстро, как считалось, объединяются в так называемые пригороды, у каждого из которых имеется свое особенное название и характер. Но рука не могла надолго запоминать подобную информацию; внешний мир был чудовищно далек от нее и напоминал о себе лишь постоянно меняющимся потоком пейзажей. И что ж позорного в том, чтобы уделять клепаному потолку автобуса больше внимания, чем далекому небу? Или в том, чтобы потерять интерес и к потолку, когда получаешь более непосредственное удовольствие от пересыпания монет в ладони? Трогать эти холодные серебристые кусочки металла, заставляющие ладонь потеть, когда переворачиваешь их перед тем как отдать, — ощущение намного более захватывающее, чем любое из тех, которые способна дать неосязаемая пустота, какой бы огромной она ни была. Возможно, именно это Нина имела в виду, когда сказала (сочувствующим подругам, которые убеждали ее бросить работу), что все дело в деньгах.

Именно за деньгами Нина и ходила на фабрику, хотя никаких денег на первый взгляд там не было — одни только корнишоны да иногда еще квашеная капуста. И все равно Нина возвращалась туда каждый день, вот и сегодня, взявшись рукой за чугунную калитку фабрики, она изо всех сил толкнула решетку, что-то недовольно проворчав.