Андрей Макаревич - Вначале был звук

И опять все оказалось враньем. Картина мира складывается у нас в головах из того, что такое хорошо и что такое плохо. Эти понятия нам вбили в голову в детстве. И сейчас что-то там поменять невероятно сложно.

Помните, как выглядел капиталист, он же буржуй (на картинках, разумеется, где мы тогда живых видели?). Жирный, злобный старикашка, на тоненьких скрюченных ножках, в скрюченных пальчиках с когтями зажат мешок с надписью «1 000 000 000». Рабочий: красного цвета, жилист, мускулист, строг, справедлив, и ставит этого буржуя на место.

Давайте откроем глаза и поглядим вокруг. Капиталист: молод (или средних лет), строен, спортивен, следит за собой, злоба в глазах не читается. Рабочий: черен, субтилен, плохо говорит по-русски, таджик. Если наш (уходящая натура) — немолод, красный цвет остался только на лице, склонен к пьянству, полноте и гипертонии.

Любит Родину. Буржуев ненавидит — это качество сохранилось нетронутым с семнадцатого года.

Горюет по советской власти. Ненавидит Горбачева за то, что он развалил страну, Ельцина — за то что он ее распродал. Буржуев — за то, что они украли его деньги. Он уже не помнит, что при советской власти не было у него ни денег, ни возможности их заработать. Украсть у него могли только его рабство, которое его, видимо, очень устраивало. Погодите, пройдет еще совсем немного лет, умрет последний человек, который помнит, что такое советская власть в деле, и она опять станет таким розовым притягательным мифом, что удержаться будет невозможно. Как в семнадцатом.

Что там рабочий! Один мой товарищ, научный работник, умница, бывший в семидесятые чуть ли не диссидентом, в середине девяностых вдруг жутко по совку затосковал. «Понимаешь, — говорил он — сидели мы в своем КБ на зарплате 130 рэ, ни черта не делали, на портвейн и колбасу всегда хватало, вот мы сидели, пили, читали запрещенные книжки и ругали советскую власть. Клево было! А теперь?» Потом, правда, все-таки поднялся с дивана, нашел хорошую работу — прошла тоска.

Бедность свою наш человек оправдывает собственной честностью. Всерьез думает: чтобы разбогатеть, достаточно стать прохвостом. Не желает видеть, что прохвостов вокруг пруд пруди, а богатых негусто. Не желает понять, чтобы разбогатеть, нужен талант, знания, железная воля и работоспособность, умение держать удар. Не желает знать, что налоги, которые платят богатые люди, составляют большую часть государственного бюджета. Нашего с вами бюджета. Не желает слышать о том, что богатые люди спонсируют учебные заведения, клиники, поддерживают театры, кино, финансируют восстановление храмов, монастырей и памятников архитектуры. Впрочем, откуда ему слышать. У нас это как-то не афишируется. Во всем мире, афишируется, у нас — нет. Портит образ капиталиста.

Вот вернулся Абрамович губернатором на Чукотку. И местное население этому очень радо. «Нет как же так? - заходит наш очередной телеумник. — Что-то тут не то! Какой то у него свой грязный неведомый нам пока интерес! Интересно, какой?»

А знаете, что самое противное? Это ведь не партия и правительство эту говорящую голову на борьбу с капиталом направило, и не руководство канала классово сориентировало — это он сам. От души. Кровиночка наша.

А правительство смотрит на все это дело и вроде не одобряет. Но вроде и не препятствует. Потому что плох тот правитель, который не слышит голоса своего народа.

Как жить-то будем?

Самолет сильно задержался, и в гостиницу города Гамбурга мы приехали поздно вечером. Погода за окном стояла отвратительная, я раскидал вещи по номеру и уже собирался прилечь и включить телевизор, как вдруг ко мне ворвался мой товарищ Володя — сильно возбужденный — и объявил, что мы немедленно едем на Риппербан — поклониться местам, в которых играли юные Битлы. «Сейчас или никогда!» — кричал он. Не знаю, почему я согласился.

Совсем молодая и еще никому не известная группа «Битлз» приезжала в Гамбург трижды — в шестидесятом, шестьдесят первом и шестьдесят втором году. В шестидесятом их вытурили из Германии, потому что Харрисону еще, оказывается, не исполнилось восемнадцати, а работали они в ночных клубах. Играли по 4-5 часов в день, точнее — в ночь, спали за экраном кинотеатра, в общем, все как надо. Риппербан — вообще веселое местечко: в шестидесятые годы все бордели и прочие ночные заведения располагались именно там.