Андрей Макаревич - Вначале был звук

И вот не успел я снять пальто, подлетает первая журналисточка. Такая молоденькая-хорошенькая с микрофончиком: «Будьте добры, несколько слов для нашего канала по поводу фильма!» — «Так я его еще не видел!» — удивляюсь я. «Ну и что? А вы сказку Леонида Филатова читали?» — «Конечно, читал». «И кто у вас там любимый персонаж?» Ну, я набираюсь добра и объясняю этой крошке, что вообще-то не склонен расчленять произведение искусства на любимых и нелюбимых персонажей, на положительных и отрицательных героев — я не в четвертом классе и мне завтра изложение не писать. Вижу —- не понимает, но тут слава богу, какой-то известный фигурист вошел, она на него кинулась. Не успел шаг сделать — вторая, такая же: «А что же вы без маленьких детей?» — «А разве это для маленьких детей?» — «Так мультик же!» — удивляется. «Друг мой!» — говорю я ей. «Ты сказку-то читала?» — «Нет», — говорит, — все как-то на работе... А вы, наверно, читали?» — «Читал». — «И кто у вас там любимый персонаж?» Собрал силы, объяснил ей про персонаж. «Спасибо! А еще скажите своим голосом: «Вы слушаете "Радио Ха-Ха"! И еще поздравьте наших слушателей с Новым годом! А заодно — с Восьмым марта и Днем независимости». «Господи, — думаю — чтоб два раза не вставать». Развернулся, сделал шаг — подскакивает третья. Точно такая же. С микрофончиком: «Здравствуйте! Несколько слов по поводу фильма! Скажите, кто у вас там любимый персонаж?»

И тут, Леня, я ее послал. Знаю, нехорошо так с девушками. Но запас прочности иссяк. Обиделась.

Огляделся я вокруг и понял, что происходившее со мной — небольшая составляющая присходящего вокруг. И звезды вокруг меня, улыбаясь, рассказывают журналисточкам кто у них любимый персонаж. У кого — Федот, у кого — Баба-Яга, у кого — генерал. И ничего, морд не корчат.

«Машенька, тебе кто больше нравится — Хрюша или Степашка?»

Может, я урод?

Но не удержался и все-таки спросил у одной известной артистки, почему эти журналисточки такие дуры. «Да что же вы хотите! — ответила она, ничуть не удивившись. — Вы посмотрите, что они читают, что смотрят!» То есть читают они и смотрят примерно то же, что сами потом и пишут. Такой самовоспроизводящийся навоз.

Знаешь, интересно: когда берешь в руки старинные очки (да какие там старинные — пятидесятых годов!) выясняется, что кончики дужек не достают до ушей. А котелок или цилиндр большого размера найти практически невозможно. То есть за такой короткий срок головы у людей ощутимо выросли.

Головы-то выросли...

А фильм, кстати, Леня, милый. С забавными картинками. И озвучен хорошо.

Особенно если не видел, как ты сам свою сказку читаешь.

Остаюсь вечно твой — А.Макаревич

Мой друг непереносим. Я живу в Москве, он — в Питере, и видимся мы не ток уж часто. Я скучаю по нему, но стоит нам провести пару дней вместе — и я начинаю лезть на стену, и бешенство мое рвется наружу. Я умею владеть собой, но умения моего не хватает. Я стискиваю зубы, стыжу себя за несдержанность — и ничего не могу поделать.

Он невероятно жизнедеятелен и при этом невероятно эгоцентричен. Весь мир должен вращаться вокруг него и по-другому быть не может. Если ему хорошо — всем веселиться. Он будет по пятому разу рассказывать тебе историю, ничуть не заботясь тем, что ты не только знаешь ее наизусть, но был ее непосредственным участником. При этом говорить он будет очень громко и возбужденно и ему никогда не придет в голову, что в соседней комнате кто-то спит. Если ему плохо — всем плакать. Шутки неуместны, а ваше хорошее настроение — практически плевок ему в лицо. Если у него что-то болит, он будет кряхтеть и охать до тех пор, пока последнее живое существо в радиусе ста метров не поинтересуется, что с ним такое. О всех его бедах и неприятностях знают все его друзья и знакомые — каждый по секрету, разумеется. Любая его фраза начинается со слова «Я» — независимо от количества людей в компании и предмета обсуждаемого вопроса. Он не может перенести, если общее — принятое решение расходится с его представлением о том, как это должно быть. И если не получится переубедить с наскока, он будет зудеть и нудить, пока каждый не поймет, что жизнь стала невыносимой и легче, ей-богу, согласиться. Но и после этого он будет некоторое время продолжать — про то, как он был прав, а мы все неправы. Прав он, кстати, бывает всегда — совершенно независимо от реальных обстоятельств и конечного результата. Он уперт до невозможности. Однажды тропической ночью в семидесяти километрах от Гаваны он оборонил на дороге темные очки. Доехав до города, обнаружил пропажу, переполошился, несмотря на всю бредовость ситуации и наши уговоры, сел в машину, вернулся на место — за семьдесят километров, в кромешную тьму. Нашел. По ним, правда, к тому времени проехал грузовик, но это было неважно. Он вернулся домой и вставил в них новые стекла. Он хорошо зарабатывает, но у него никогда нет денег — по крайней мере он постоянно сообщает об этом человечеству. Если денег оказывается много, он тут же покупает себе что-то дорогое и бестолковое, скажем, третий по счету снегоход, чтобы опять говорить, что денег нет. Он громко ссорится с женой, и весь город обсуждает их ссору. Потом они истерически мирятся, забрасывая друг друга любовными эсэмэсками двадцать четыре часа в сутки. Вот и сейчас мы куда-то едем, и он в пятый раз рассказывает мне историю про то, как он снайперски застрелил кабана, и кричит прямо над ухом, и я давно знаю эту историю наизусть и всерьез думаю, как бы его убить.