Кэтрин Хайд - Пурпурное сердце

— Почему ты не скажешь мне, — несколько напряженно произносит он, — что ты думаешь обо всем этом.

— Мое личное мнение?

— Да.

— Я думаю, что Уолтер… вернулся.

Она выдерживает паузу, намеренно избегая его взгляда.

— Ты действительно веришь в это.

— Понимаешь, слишком много того, что может помнить только он. Давай я скажу по-другому. Почему ты так разнервничался, пытаясь выяснить, кто он? Все потому, что у тебя такое чувство, будто вы знакомы. Я права?

— Ну да, но… Он просто напоминает мне кого-то.

— Уолтера? Может, он напоминает тебе Уолтера?

Они оба поднимают глаза и видят Майкла, который, запыхавшийся, стоит возле их столика.

— Извините, что опоздал, — говорит он. — Мэри Энн. Робби.

Роб стремительно встает и выходит из кафе, не проронив ни слова.

Майкл садится напротив нее, и они обмениваются многозначительными взглядами.

— Вижу, это прошло успешно.

— Дай ему время, — говорит она.

Мэри Энн и Майкл вместе выходят из кафе и сворачивают за угол, направляясь к ее мотелю.

Она не имеет представления о том, где остановился он.

— Мне очень жаль, что тебе одной пришлось это делать.

— Может быть, все было бы еще хуже, если бы ты там был. Не знаю.

Они слышат какой-то крик на улице.

— Эй! Вы!

Они останавливаются и оборачиваются. Роб стоит в двадцати-тридцати шагах от них, широко расставив ноги — точно так же, как делал это в детстве, когда злился. Эта его излюбленная поза «попробуй-ка, ударь меня».

Мэри Энн понимает, что он шел за ними следом, и это кажется одновременно забавным, грустным и трогательным, поскольку напоминает о прошлом. Когда он бродил следом за старшим братом. Ей интересно, видит ли сам Роб иронию в этом. Возможно, что нет, решает она.

Он даже выглядит по-детски рассерженным, этот мужчина средних лет.

— Расскажите мне то, что мог знать только Уолтер, — говорит он, приближаясь к ним на несколько шагов.

Майкл прокручивает в голове его слова. Потом улыбается и поднимает вверх два пальца, слегка касаясь ими лба.

— Как насчет салюта на финише?

Мэри Энн не знает, о чем идет речь, но догадывается, что Роб понимает.

Он разворачивается и убегает за угол, словно нашкодивший мальчишка.

Представьте себе такую сцену. Эндрю стоит на лужайке перед моим домом. На костылях. Пытается собраться с духом, прежде чем постучать в дверь. И появиться перед Милли после того, что уже произошло.

Он уже говорил с ней по телефону, но, думаю, это совсем другое. А сейчас он скован, словно его связали по рукам и ногам, так что нет возможности даже пальцем пошевелить.

И вот он видит перед собой звезду. Золотую звезду, которую мои родители поместили на окне, так чтобы весь город знал о том, что они потеряли на войне сына. Как будто город этого не знает. Но как бы то ни было, так принято.

Бедный Эндрю. Думаю, он не был готов к этому. Он бросает костыли и опускается на одно колено. Здоровое. Второе у него так сильно повреждено, что это стало причиной демобилизации. Но как мне кажется, даже на здоровое колено ему тяжело становиться. Но он словно не замечает боли.

Я все думаю, что он вот-вот заплачет, но он не плачет. Он как будто выплеснул всю свою печаль, всю, кроме слез. Сейчас, думая об этом, я ловлю себя на том, что никогда не видел Эндрю плачущим. Наверное, никогда и не увижу.

Моя мама видит его из окна. Она распахивает дверь, и из дома выбегает Никки, бросаясь прямо ко мне. Он так рад видеть меня. Как и я его, поверьте. Может быть, я неудачно выразился, когда сказал «видит». Разве он видит меня? Не знаю. Я не могу судить о том, что творится у собаки в душе. Но он носится кругами, подпрыгивает. Если бы я на самом деле стоял там, он бы запрыгивал на меня, как это делают все собаки испокон веку. А сейчас он прыгает в пустоту, во всяком случае со стороны это выглядит именно так.

Моя мать подходит к Эндрю, стоящему на коленях. Она обнимает его, и они плачут вместе.

Правда, Эндрю не плачет.

— Смотри, Эндрю, — говорит она сквозь слезы. И показывает на Никки. — Смотри, как он рад тебе.

И никто из них, похоже, не замечает, что Никки ни разу даже не взглянул на Эндрю.

А теперь мы все сидим на кухне, и Эндрю доедает уже второй кусок пирога. Тот самый, который он должен съесть за меня. Не могу сказать, что это справедливо, поскольку он не может по-настоящему оценить вкус этого пирога. Он всегда говорил про лимонный пирог: «Нормально». Не лучше, чем обычное печенье или ванильное мороженое. Хотя, возможно, тот кусок, что он ест за меня, кажется ему немного вкуснее.