Виктор Окунев - Записки лимитчика

Неудержимо тянули к себе причалы Гавани. Напротив морского вокзала, где меня когда-то будили чайки, стоял красавец «Ройял Одиссей» — грек белоснежный, но разрезанный вдоль по корпусу тонкой синей полосой; синий с белым у него был и кожух трубы. А как сияло там, наверху, золото огромной короны, золото надписи — беспечное, декоративно-горделивое!.. На корме ветер лениво отдувал синий флаг с белым крестом, легко зыбились бело-синие полосы. По короткому пологому трапу спиной вперед закатывали в теплоходное нутро каталочника, и каталка подпрыгивала на подножных поперечинах трапа. И еще кто-то без ноги, на костылях прыгал туда же... Нарядный и несчастливый мир, говорил я себе. Но кто-то смуглый белозубо улыбался мне с палубы, кто-то делал вид, что занят работой...

— Калек у них тоже хватает, — сказали тут запоздало и, как показалось, с недоумением. В стороне стояли люди.

— Там тоже ломают будь здоров! — отвечали ему.

Два буксира подтягивали к причалу — перед носом грека — низенького панамца с желтой трубой. И какая же беготня происходила на его корме и носу, как покрикивало судовое радио!

От калек «Одиссея» мысли мои не могли не перекинуться к Севе. Он сказал памятное: «Родственники есть — здесь же, в Питере, — но видеть их никого не хочу. Почему же? Исчезло такое желание. Теперь равнодушен...» А желание потому и исчезло, что с головой погрязли в самодовольстве. Сева пояснял скупо, точно отрывал от себя живое: родственники, клан имущих — с дорогими дачами, автомобилями; а он, как все видят и все знают, — не имеет ни шиша... Никого, разумеется, кроме себя, не винит. Винит — не то слово; ни вины, ни состава преступления не видит. Нет ни шиша — и прекрасно! Никогда они и не испытывали родственной тяги к нему — после исчезновения отца... Одна лишь дальняя родственница Виктория, Вика — он не помнит, какая там вода на киселе, — интеллигентная, работавшая не то в Русском музее, не то в библиотеке имени Салтыкова-Щедрина, интересовалась его жизнью. Все же он был ей благодарен. Но то было давно, быльем поросло. А сейчас в нем пусто. Сборища «Дриады», на которые ездит раз в полгода, и то ближе. Хотя что такое «Дриада»? Если отбросить бесприютность, таинственность поневоле, изгнание основателя и идеолога Меликяна, — клуб ищущих общения... Союз одиноких!

«Дриада»! Мне казалось: он скрывает — там было непроизносимое... Будет день, и я увижу афишу с «Дриадой». Скажу о том Севе.

— Значит, она уже на Петроградской стороне? — удивится он. — Вот скачет!.. И принимает с двадцати пяти лет? — Он задумается на минуту — с неуверенной улыбкой; потрогает свое лицо, словно проверяя, не изменилось ли и на лице что-нибудь, примется размышлять: — Там у них что-то происходит... События! Надо же! Решили обновиться, что ли? Омолодиться... Как-нибудь надо бы к ним заехать — проверить.

В прошлом августе почти целый день искал на Васильевском острове завод, которого там не было. Татьяна в отделе что-то напутала, ни адреса, ни телефона не дала — «Он на Васильевском, найдешь!..» Завод должен был отгрузить нам электроды — Татьяна горела... Я чертыхался, выбираясь из каких-то закоулков, обдаваемый пылью и выхлопной гарью грузовых машин. Здоровенная бабища в красном пальто поразила тем, что как-то на складе, огромном и стылом, без людей, среди железного громозда сказала: «Витя, каждый оперативник в снабжении, если он проработал года три, отсидку уже заслужил!.. Можно смело садить!» Однако я сомневался. «Не хочешь, да прихватишь, — говорила Татьяна и на ее крупном лице с бордовыми губами я читал: верь мне. — Если есть хоть малейшая возможность... И я заслужила тоже. Заработала! Дура, конечно, что тебе это говорю!» Вдали что-то железное крякнуло, и на нас поехал мостовой кран с низко повисшей кабиной.

Я чувствовал усталость, уныние овладело мной. Татьяна, увлеченная профсоюзными делами — как раз назревал суд над Филаретом, пойманным с двумя литрами спирта, — ошиблась. Тем более, что сама на заводе не бывала. Завод был то ли судоремонтный, то ли судостроительный. На маленьком судоремонтном меня заворотили: номер почтового ящика, который у меня был, не совпадал. В других местах сразу же отсылали на судостроительный имени Жданова. В конце концов вахтерша одной фабрички, посочувствовав, мигнула: вон идет толстячок, пожилой, заместитель начальника отдела. И толстячок помог: взглянул на заводской номер, он ему был знаком, ради проверки сходил в недра здания — и все разъяснилось. Завод оказался велик, известен и — находился совсем в другом районе...