Дома из камня белого
о прочности поют,
мужчины сделки делают,
а женщины — уют.
Снабженцы с сигаретами
толпятся на трамвай,
висят листы с декретами:
«Купив — перепродай!»
Сопят младенцы в садике,
раввины спят в метро,
сидят седые цадики
в справочных бюро.
Бесплатные советы
желающим дают,
Петраркины сонеты
страдающим поют.
На стыке главных улиц
в неоновом огне
сидит верховный Пуриц
на вздыбленном коне.
Всеобщим, тайным, равным
любить и устрашать —
он выбран самым главным,
чтоб город украшать.
Но полон день заботами,
справляться нелегко,
и всадником работает
актер ВГКО.
По лысине и гриму
стекает мелкий дождь…
Спешат евреи мимо,
сидит промокший вождь.
А из окошка рядом
пылает нервный свет:
за каменной оградой
галдит Большой Совет.
* * *
Встал Натан, высок и плотен:
— Если партия не против,
я бы съездил за границу,
где коктейли и девицы.
Чтобы связи нам расширить,
буду пить и дебоширить.
А по Франции, как мушки,
сонно бродят потаскушки,
и летят, как комары,
сутенеры и воры.
Знак любви и знак доверия,
даст мне деньги бухгалтерия,
где сидит Иван-царевич,
а по матери — Гуревич.
Шевелит Совет усами:
бардаками славен Запад,
соберем налоги сами,
отдыхай, наш вождь и папа.
Пусть летит! Лететь не ехать!
Нарастает шум и гам,
рикошетом плещет эхо
по окрестным берегам.
Мимо кромки океана
самолет везет Натана,
а внизу на площади
сидит актер на лошади…
* * *
Но проснулся в час рассвета
Клары Цеткин дряхлый внук,
непременный член Совета
анархист Ефим Генук.
Заглянул к жене в покои,
стал чему-то рад,
свой гормон легко настроил
на бунтарский лад.
Черным флагом развевая,
вышел вон из дома…
* * *
Революция (любая)
начинается с погрома.
Бьют Трибунера и Пульта,
горлопанов-трепачей,
бьют Инфаркта и Инсульта
(все болезни — от врачей).
Балалайка бьет Ноктюрна,
рвет Сольфеджию Гармонь,
скачет уличная Урна,
масло брызгая в огонь.
И от часа к часу злее,
словотреньем пламя вызвав,
бьют самих себя евреи
за несходство фанатизмов.
Плачут идолы и бонзы,
тьмой и страхом воздух скован.
Конь заржал! Но голос бронзы
был неверно истолкован.
Хрустнул хряснутый хрусталь,
лес о щепках плакал,
закалялась наша сталь,
выжигая Шлака.
* * *
Стук стаканов, звон бокалов,
отпущенье арестантам,
ночью жены генералов
дезертируют к сержантам.
Разбегаются солдаты,
ходят пить и ночевать,
и темны военкоматы,
стало некем воевать.
В унитазе (дверь направо)
тонет План Мероприятий,
все светлее быт и нравы,
все угрюмей обыватель.
Щели трещин вдоль по стенам,
ждут поливки баобабы,
но разрушена система,
и не трудятся арабы.
И с оглядкой, воровато
говорят среди народа,
что печалями чревата
чересчурная свобода.
Так что гул аэроплана
все желаннее и ближе…
Самолет везет Натана,
похудевшего в Париже.
И восторги исторгая,
ликованье в горле комом…
Революция (любая)
завершается погромом.
Бьют Трибунера и Пульта,
горлопанов-трепачей,
бьют Инфаркта и Инсульта
(все болезни — от врачей).
В клочьях пуха ветер свищет,
каждый прячется в дому,
лишь Шерлок-Алейхем (сыщик)
выясняет что к чему.
Знает: в битвах за Коня,
там, где трудно дышится,
дым возможен без огня,
нет огня без Дымшица.
Власть летит в автомобиле,
выступать имея страсть:
* * *
— Вы актера истребили,
а в Натана — не попасть!
Не попасть веков вовеки,
ваш мятеж — самообман,
ибо в каждом человеке
дремлет собственный Натан.
Он аморфен и кристален,
он во всех, и каждый — с ним,
он, как мысль, материален
и, как тень, неуловим.
Разберитесь, осознайте,
затвердите как урок,
приходите, примыкайте,
зачисляйтесь на паек…
* * *
Вот и все. Развязку драме
понемногу ищут люди,
ищут цадики и сами —
кто в бутылке, кто в Талмуде.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу