Юрий Издрык - Двойной Леон. Istoriя болезни

Помню твой вкус. То есть даже не вкус — ты, похоже, лишена вкуса и запаха — а прикосновение губами. Все время чувствую тебя на губах. Это странно — помнить то, чего не было. Или, может, было? Помнить эту влагу. Запомнить ее навсегда.

Даже слезы твои не соленые.

Надо было слизать твою кровь, когда ты наколола палец. Но это случилось слишком поздно. Я тебя не стою. Ты слишком чистая. Моя печень не стоит тебя. Моя слизистая оболочка. Мои легкие. Слишком много грязи. Я не принадлежу себе. Часто с удивлением замечаю, что двигаюсь, дышу, ем. Я запутался в этом вранье. Стоит один раз предать себя и — все. Крошатся зубы, выпадают волосы, открываются язвы. Мне нельзя быть с тобой.

И как мне быть без тебя? На свете слишком мало воды, чтоб вымыть из меня свет.

Помню тебя губами. Это единственная еще доступная мне память. Твой голос. Твое прикосновение. Все распадается на фрагменты. Все распадается на цитаты. Откуда-то музыка, сон, тоска.

Ты научилась спать? Пой мне, пой.

Конверты, цикорий, зима, прожилки. Утренний кофе.

Думаю о тебе все время. Должны быть врозь. Пока все не кончится. А это еще не скоро. Целых три.

Она возвращалась дольше, чем обычно. Пыталась вспомнить, чего же ей так сильно хотелось секунду назад. Хотелось курить. Но не могла сообразить, ни что это за желание, ни как оно называется. Все хотелось курить, но казалось, что за секунду до этого хотелось чего-то другого. Эта неясность мучила. Словно в тебе поселился кто-то другой. Невольно выбрала самый длинный путь. Ступеньки, схемы эвакуаций, пожарные краны. Настолько ко всему этому привыкла, что уже почти не замечала. Как и надписи, нацарапанные на стенах. Почувствовала внезапную боль. Остановилась, опершись на перила. Нитка, которой была пришита пуговица, слегка отличалась от остальных. Если бы не стояла, опустив голову, прочла бы корявое граффити ROCK IS DEAD. Но она его не заметила и пошла дальше. Боль отпустила. Собственно говоря, ее должны были сопровождать другие надписи. Дамаск, корица, полная уверенность, ночь, день, ночь, где угодно, поздно, вздох, выдох, выход, мотив воды, предосторожность, снег, сахар, река, пятно, крик, лежать, рука, смеяться, плакать, лестница.

Хотелось курить. Собственно говоря, ее должны были сопровождать другие желания. Корица, паунд, дамаск, цуккини, грейпфрут, сигареты, с(…)н, средний, нежный, сухой, химеры, странный пример, качалка, кресло, полоса света, много света, нет света, смеяться, плавать, между собакой и волком, госпитальные стекла, дворцы, пальцы, ночь.

Долго не могла открыть дверь. Отчего-то перебирала ключи, хотя спутать было нельзя. На столе все еще лежала иголка с остатками нитки. В раскрытом журнале было записано его имя. Прочла его еще раз и удивилась, что у человека может быть имя. О своем не вспомнила. Потом подумала: правильно, это будто камуфляж. Как-то называться. Хотелось курить, но по ошибке решила, что хочет яблоко. Вынула его из ящика и положила на стол. Яблоко было желтое, круглое, надкушенное, совсем не похоже на желание. Где-то далеко на дворе распиливали срезанные тополя. Если бы под окном было озеро, она за милую душу нырнула бы сейчас в воду, хотя раньше никогда не прыгала с высоты. Только, наверное, уже слишком холодно. Плита. Полотно. Мед. Лед. Д(…)м. Дрожь. Трава. Труба. Смерть.

Позвякивая ключами, стояла у окна, потом, когда клала ключи в сумку, нащупала какую-то случайную, позабытую таблетку и вдруг с той ясностью, что бывает лишь при вспышке далекой грозы, поняла, чего больше всего хотела все это время — иметь от него ребенка.

Первыми стронулись черепахи. Они ползли, неумело перебирая лапами, морщинистыми, точно ноги карликовых слонов. Их чистокровные иудейские клювы раздвигали влажную траву, а подслеповатые глаза поворачивались вслед за мглистым и тусклым солнцем. Они оставляли за собой безнадежные кладки яиц, ненужные теперь даже хищникам. Они шли, наступая на листья, ветки, на выбеленные муравьями скелеты животных и выбеленные кислыми дождями трупы растений, шли по мокрому, расплывшемуся мусору, по мощам и пещерам, топям и развалинам, по битому стеклу, песку и камням, по раковинам и теням деревьев, по забытым дорогам, по шпалам, по глине и хвое, по водорослям на дне высохших озер, по щебню обочин, по гладкому телу асфальта, по ровным плитам открытых террас, спотыкаясь о ветки плюща, обходя отверстия опустевших нор, легко преодолевая пороги безлюдных жилищ, гулко топая по выстоявшемуся дереву полов, заваленному газетами, тряпьем и домашним хламом.