Эли Визель - Легенды нашего времени

Хотите встретиться с ними? Хорошо. Сейчас же? Нет, еще рано, их приведет вечер. Вечером вы увидите их: они сидят полукругом, прямо на земле, недалеко от Стены, что врезается в ночь. Они прячутся под своими масками, они обсуждают только что закончившиеся военные действия. Послушать их, так честь победы принадлежит им, и только им.

Вы их услышите. Вы сможете судить о них сами. Но Катриэля вам не услышать, Катриэля вам не увидеть — к сожалению. Я буду говорить о нем, но вы с ним не познакомитесь. Он исчез в разгаре боев; несколько недель его искали по госпиталям и братским могилам, потом перестали. Когда-нибудь откроют его дело и удивятся: по-прежнему никаких следов Катриэля. И я отвечу: его след — это я.

Он был моим другом. Мы воевали вместе. Он не вернулся. Мы можем представить себе, что он присутствует среди нас. Хотя многие здесь не знали его, они все-таки будут свидетельствовать о нем.

Он был непохож на них? Ну и что? Каждый из них прожил несколько жизней, немало испытал на своем веку, повидал не одну страну, соблюдал множество законов — и нарушил множество других. Каждый из них знает, что тайна вечна, и передать ее нельзя. Дороги никуда не ведут, они сливаются не в одной точке, а в сотнях и тысячах. Кто сказал «я», сказал все. Как в одном человеке — все люди, так и в этом слове — все слова. Это то единое слово, которое на Синае проронили уста Господни. Но надо уметь сказать это слово, как Он. Он говорит «Я», и это значит: вы, которые во Мне и со Мной. Мы говорим «я», и это значит: вы, которые против меня. Его «Я» говорит о цельности и полноте, наше — о разобщенности. В Его устах «Я» означает любовь, и в наших тоже, но это не одна и та же любовь. Потому что нетрудно любить друг друга, нетрудно даже любить врагов своих — это легче, чем любить самого себя.

Шломо, хасид, которого вы скоро увидите, однажды воскликнул с отчаянием: «Что выиграл я, став слепым, если я все равно вижу себя?». Бедняга! Даже если бы он перестал себя видеть, он все-таки ничего бы не выиграл. Потому что тут крапленые карты: выигрыша не существует. И проигрыша тоже, а это куда серьезнее. Победить смерть, и к тому же победить ее нечаянно — это не победа и не благодать: я-то хорошо это знаю.

На Востоке мне довелось беседовать с мудрецом, чей ясный и кроткий взор погружен в вечный закат. «Умереть — это не решение», — сказал он. «А жить?»

— спросил я. «И жить — тоже не решение, но кто сказал, что решение вообще существует?»

Вам не убедить меня, что он был неправ. Без решений можно обойтись, важны только вопросы — и от нас самих зависит, допустим мы их или отвергнем. За каждым вопросом кроется не ответ, а тайна. Говорят, ради того, чтобы сохранить свою тайну, Шломо дал вырвать себе глаза. Неправда. Свою тайну он узнал только потом. Когда-нибудь он откроет ее. И тогда земля содрогнется.

Впрочем, она уже не раз содрогалась. Стоит мне послушать разговоры сумасшедших и нищих — и я в этом убеждаюсь. Но иногда я начинаю умолять: «Да перестаньте рассказывать о войне, я не хочу больше о ней слышать, оставьте мертвецов в покое!». Обычно они слушаются. Одни пускаются в рассказы о любовных приключениях, позволяя мне любить женщин, к которым они никогда не прикасались наяву; другие вспоминают детство. А Шломо? Шломо любит слушать.

Когда мы встретились в первый раз, он протянул мне руку:

— Я Шломо-ясновидящий. И того, кого я жду, я тоже буду называть так — до тех пор, пока будет длиться ожидание. Ведь я не знаю его и не могу сказать, заслуживает ли он этого имени. Пусть покажется — тогда, возможно, я назову его иначе. Ты смотришь на меня недоверчиво, я чувствую. Не веришь, что он придет? Но ведь он мне обещал. У меня над ним власть: без меня его судьба не осуществится. Хочет он того или нет, я залог его обетования. Если я умру раньше, чем он, не вернув ему Слова, не освободив его, — тайна его потеряет всякий смысл. Нельзя безнаказанно заставлять ждать слепого. Сколько-то лет назад мне сказали, что он умер. Я знал, что это ошибка — и все-таки в ту минуту не мог удержаться от слез. В другой раз ко мне пришел какой-то шутник, который притворился, будто он и есть тот, кого я жду. Я человек недоверчивый, а все-таки дрожал от волнения. Ты смеешься?

— Я не смеюсь.

— Неправда!

— Я не смеюсь.

Он замолчал. Потом заговорил опять:

— И все-таки он придет, клянусь тебе. Когда? Не знаю. Он знает — этого с меня достаточно. Ну, скажем, после войны. Война окончена? Возможно. Пусть он мне это подтвердит. Допустим, что война окончена. Но я все еще жду победы.