Бернард Маламуд - Идиоты первыми

В два часа дня, когда собор святого Петра закрывается для посетителей, Зускинд сунул свой товар в карман шинели и закрыл лавочку. Фидельман шел за ним следом до его дома — он и вправду жил в гетто, в районе, где Фидельман как будто еще не был: свернув в тупик, Зускинд открыл навешенную слева дверь и очутился прямо у себя «дома». Подкравшись поближе, Фидельман увидал каморку, вроде шкафа, где стояли кровать и стол. К его удивлению, ни на стене, ни на двери адреса не было, да и дверь явно не запиралась. Фидельман растерялся: значит, у беженца нет ничего, что могли бы украсть, то есть никакого личного имущества. Фидельман решил прийти завтра, когда хозяина не будет дома.

И он действительно вернулся назавтра утром, когда предприимчивый Зускинд ушел продавать четки, и, оглянувшись, быстро вошел в дверь. Он вздрогнул — темная ледяная нора. Фидельман зажег толстую спичку, увидел ту же кровать и стол и рядом — шаткий стул. Никаких следов отопления или освещения — только оплывшая свеча на блюдечке. Он взял эту желтую свечку и стал обыскивать каморку. В ящике стояла кое-какая посуда и безопасная бритва, хотя где тут Зускинд мог бриться, было тайной — наверно, он брился в общественных уборных. Над кроватью, покрытой жиденьким одеялом, висела полка, на ней полбутылки красного вина, початая пачка спагетти и черствый хлебец. И тут же, совершенно неожиданно — крошечный аквариум с костлявой золотой рыбкой, плававшей в этом арктическом море. Поблескивая чешуей в пламени свечи, рыбка разевала рот, помахивая холодным хвостиком перед глазами у Фидельмана. Животных любит, подумал тот. Под кроватью он обнаружил ночной горшок, но портфеля с интереснейшей первой главой исследования нигде не нашел. Наверно, кто-то разрешил Зускинду прятаться в этом погребе от дождя. Да, вздохнул Фидельман. Вернувшись в пансионат, он залег с грелкой в кровать и еле-еле отогрелся за два часа. Но он долго не мог прийти в себя после этого посещения.

В одну из ночей Фидельману приснилось, будто он бродит весь день по кладбищу, среди надгробий, и вдруг из пустой могилы вырастает длинноносый темный призрак, и Вергилий-Зускинд манит его пальцем.

Фидельман подбежал к нему.

— Читали Толстого?

— Маловато.

— Что вы знаете за искусство? — спросил призрак, уплывая дальше.

Волей-неволей Фидельман пошел за ним, и призрак, исчезая, привел его к высокой лестнице, ведущей через гетто в мраморную синагогу.

Оставшись в одиночестве, Фидельман, сам не понимая зачем, распростерся на каменном полу, и странное тепло охватило его плечи, когда он поднял глаза в озаренный солнцем купол. Фреска на сводах изображала знакомого святого в блеклой синеве небес, окружавшей ореолом его голову. Он протягивал золотой свой плащ старому рыцарю в худой красной одежде. Рядом смиренно стоял его конь, и вздымались каменистые холмы.

Джотто. «San Francesco dona il vesti al cavaliere povero» [58] «Святой Франциск отдает свою одежду бедному рыцарю» ( итал. ). .

Фидельман проснулся на бегу. Он запихнул свой синий габардиновый костюм в бумажный мешок, вскочил в автобус и ранним утром уже стучался в тяжелый портал зускиндовского палаццо.

— Avanti!

Беженец уже в берете и пальто (как видно, заменявшем ему пижаму), стоя у стола, зажигал свечу от пылающего листа бумаги. Фидельману показалось, что это страница машинописного текста. Помимо воли вся первая глава огненными буквами вспыхнула в его памяти.

— Вот вам, Зускинд, — сказал он дрожащим голосом, подавая пакет. — Принес вам свой костюм. Носите на здоровье.

Тот равнодушно взглянул на пакет.

— И что вы за него хотите?

— Ничего! — Фидельман положил пакет на стол, попрощался и вышел.

Но тут же вслед ему по булыжной мостовой загрохотали шаги.

— Извиняюсь, я все время берег для вас под матрацем вот это. — И Зускинд сунул ему портфель свиной кожи.

Фидельман рванул застежку, лихорадочно обыскал все отделения — портфель был пуст. А Зускинд уже убегал от него. С ревом Фидельман бросился за ним.

— Сволочь, ты мою рукопись сжег!

— Ой, пощадите! — закричал Зускинд. — Я же вам сделал одолжение!

— Я тебе покажу одолжение — глотку перерву!

— Там были одни слова — души нет!

В бешеной ярости Фидельман наддал изо всех сил, но Зускинд, легкий как вихрь, уже мчался впереди, и только его необыкновенные брючки мелькали из-под пальто.

Евреи из гетто, прильнув к средневековым окнам своих жилищ, в удивлении глазели на дикую погоню. Но в самом разгаре Фидельмана, толстого и запыхавшегося, вдруг озарила блестящая мысль — не зря он столько узнал за последнее время.