Патрик Бессон - Дом одинокого молодого человека - Французские писатели о молодежи

Исключение составляла Мари-Клод. Он никогда ни словом не обмолвился про это Элен, но в первый вечер в К он принял ее за служанку, в лучшем случае за знакомую, пришедшую помочь по хозяйству. Она больше разносила печенье, чем танцевала; ее непритязательное платье и непривлекательная внешность слишком резко контрастировали с очаровательными силуэтами других девушек. Когда Элен в разговоре с ним назвала ее своей лучшей подругой, он заподозрил, что она выбрала ее для того, чтобы самой выглядеть рядом с ней еще изысканнее. Симпатию к Мари-Клод он начал испытывать тогда, когда стал лучше разбираться в характере самой Элен. Иногда он мысленно представлял себя влюбленным в Мари-Клод: красота Элен искупала все изъяны подруги, и та становилась некрасивой как бы случайно, а не от рождения, так что, абстрагируясь от ее внешности, Дени без колебаний соглашался окончить свои дни с этой девушкой, чье добродушие обезоруживало любые предубеждения. Однако очень скоро верх брала иная реальность: очарование Элен было неодолимо.

Несмотря на то, что разница в привычках отдаляла их друг от друга (а может быть, именно поэтому), Поль неизменно оказывался лучшим посредником между Элен и Дени. Его неожиданное появление на пороге дома Деруссо в самый первый вечер в К стало магической нитью, протянувшейся от его, Дени, прошлого к лишенному привычных контуров пейзажу, который окружал Элен. Нескромные замечания Поля его раздражали, но в то же время они служили своего рода вехами воскрешаемого в памяти их общего сентиментального отрочества, в котором вдруг неожиданно находилось место и Элен. Иногда они втроем оказывались на одной и той же вечеринке, и тогда Дени испытывал удовольствие, видя, как они танцуют вместе: этот его двойник, что без комплексов обнимал Элен, а потом покидал ее, чтобы продолжить прерванную беседу с кем-нибудь из знакомых, делал более естественным его собственное присутствие внутри этого круга, где он ощущал себя чужаком. Он мог бы отнести собственный интерес к такой игре втроем на счет какого-нибудь извращения, но дружеские объятия, в которые Поль при каждом удобном случае заключал Элен, были совершенно лишены скабрезности. В тот день, когда он возил Элен к родителям и вернулся удрученный нарочитым сообщничеством, возникшим между нею и его матерью, он попытался сбить появившееся раздражение, вспоминая непринужденное поведение там же Поля; однако и с помощью Поля, завсегдатая их дома, к тому же по натуре своей человека, легко устанавливающего контакты с людьми, оправдать необычную деликатность Элен ему не удавалось.

Хотя на лестничной площадке сегодня вечером и слышно шарканье обуви, Софи тут ни при чем. Несколько дней назад вместо нее поселилась маленькая серенькая служанка, отнюдь не склонная бродить по чужим квартирам. Их комнаты расположены совсем рядом друг с другом, причем они столь же анонимны, как каюты корабля. Элен поначалу очень боялась ошибиться дверью (из-за этой глупой парижской привычки не указывать фамилии жильцов!). Дени с удовольствием ожидал бы ее внизу, чтобы встретить и самому проводить к себе в комнату, но она подобную предупредительность считала излишней. Он безошибочно узнавал стук ее каблучков по паркету, стук размеренных шагов, утративших к седьмому этажу скорость. Дверь раскрывалась, и он принимал ее в объятия, едва стоящую на ногах (от чувств или от усталости). Упав на его кровать, она позволяла себя раздевать. Не изображая сопротивления, но и не помогая. А вот Софи входила к нему как в раздевалку; чуть только дверь захлопывалась, тут же начинался сеанс раздевания; она снимала как в душевой трусики и ждала продолжения.

Он не предполагал, что она такая худая; он думал, что поскольку все ее вещи шились по заказу, то они должны делать ее более стройной. Первые их объятия перед каникулами походили на конвульсии, от которых скрипели рессоры его старой малолитражки; когда они выбрались из машины перед «Куницей», Элен дала ему понять, что он ей весьма небезразличен. Стоя, опершись спиной на створки двери вишневого дерева, причудливый орнамент которой, должно быть, делал ей больно, она плотно прижалась к Дени, и он, ощутив почти каждое ее ребрышко, испытал нечто вроде наслаждения, смешанного с каким-то странным стыдом. Когда он вернулся в машину, мотор которой продолжал работать (он не выключил его, опасаясь спугнуть Элен), у него было такое чувство, что жить вдвоем отныне им мешали лишь несерьезные и временные социальные условности. Когда он ее вез, дорога из-за легкого тумана казалась зыбкой; она удивлялась этому, стараясь не обнаруживать своей тревоги: она не знала, что на обратном пути туман не только не сгустился, а, напротив, совсем рассеялся, и Дени выходил из себя оттого, что не может ей об этом сообщить.