Тщетность попыток Элен обрести самостоятельность стала очевидной, когда Дени, вместо того чтобы нанести ей второй визит, предпочел дожидаться ее у входа в здание. Так что их совместная жизнь продолжала оставаться столь же неровной и фальшивой, как и прежде. Опасаясь упасть в глазах своей хозяйки, Элен не осмеливалась отсутствовать более суток, словно одну ночь, проведенную вне дома, можно было отнести на счет научных бдений у друзей, объяснить опозданием на последний поезд метро, а две-три ночи уже свидетельствовали о явном разврате. Как-то раз она отправилась к родителям на весь уикэнд, и Дени посоветовал ей воспользоваться подобного рода обязанностями, чтобы под их прикрытием отлучаться на более долгие сроки: однако, не желая лгать либо опасаясь, что хозяйка напишет отцу письмо, она не стала прибегать к такого рода уловкам. Короче, если Дени ради того, чтобы отделаться от мучивших его страхов, хотел бы уже сейчас вкусить совместной жизни, будущее которой казалось ему проблематичным, то Элен, твердо веря в их любовь, напротив, гораздо более терпеливо относилась к встречавшимся на их пути препятствиям. Покинув семью, чтобы жить рядом с любимым человеком, она совершила важный ритуальный жест, по сравнению с которым мелкие материальные трудности были сущим пустяком. Денн ничего не понял в ее поведении: его беспокоило то, что Элен пошла против воли родителей, а тут она вдруг ни с того ни с сего отказывалась от плодов своего же бунта. Обнаружив, что теперь она гораздо больше, чем осенью, считается с условностями и с мнением других людей, он вообразил, что чувства ее охладели, тогда как ее трезвая безмятежность, напротив, гораздо больше, чем прежние бунтарские порывы, говорила о зрелости ее любви.
Элен радовалась ночам, которые им удавалось проводить вместе, а Дени раздражался, думая о тех ночах, которые их разделяют. Когда они возвращались вместе в К, тягостная обязанность входить в ее дом имела смысл: она способствовала медленному взаимному проникновению двух сред, что позволяло надеяться на их слияние в один прекрасный день в некую сферу, где исчезнет их прошлое вместе с предрассудками. А в Париже Дени, менее склонный встречаться с хозяйкой, чем с г-ном и г-жой Деруссо, думал прежде всего о бессмысленности связанного с визитом испытания. Будучи оторванной от своих корней, Элен оставалась для него столь же недосягаемой, а ее поведение выглядело все менее понятным. В К он расставался с невестой, с вынужденной пленницей общества, которое в скором времени должно было передать ему ее навсегда; в Париже он провожал любовницу, вроде бы свободную от всех уз, из-за чего ее сдержанность выглядела двусмысленной. Их ночи любви сильно страдали от разрыва между их чувствами. Дени яростно отдавался наслаждению, компенсируя резкостью своих объятий то, что ему казалось недостаточностью любви с ее стороны; Элен же, напротив, стремилась к спокойному сладострастию, являющемуся симптомом безмятежного и уже, как ей казалось, существующего союза. Наслаждение у них не совпадало, иногда его не получалось совсем. Видя, как снисходительно она реагирует на его неловкость, он заподозрил ее в том, что она с самого начала притворяется.
То ли из стыдливости, то ли из трусости, но он никогда не разговаривал с ней о возможных последствиях их предбрачной связи. Один или два раза он мельком подумал о том, что она не принимает мер предосторожности; однако вместо того, чтобы отделаться от опасений, прояснив ситуацию, он, подобно тем больным, что боятся мнения врача, отождествляемого ими с источником болезни, предпочитал неясность. Однажды утром, прижавшись к нему, она шутливо спросила его, был бы он счастлив, если бы она забеременела. Он вздрогнул, предположив самое худшее. Она вяло разубедила его, и для того, чтобы полностью успокоиться, ему пришлось засыпать ее вопросами. Это облегчение оказалось лишь отсрочкой: поспешив дать ему гарантии на будущее, она замкнулась. В таком изобретенном ею ради проверки его любви испытании он усмотрел жестокую и извращенную игру. А это еще больше осложнило их взаимоотношения.
Случись ей действительно подарить ему ребенка, это бы показалось Дени не только несвоевременным: свой будущий очаг он вообще мог себе представить лишь в виде какой-нибудь карикатуры. Вот она сидит перед мольбертом, затем отстраняется от своего полотна, идет ему навстречу, спрашивает его мнение; вот он, возвращаясь из школы, в недоумении останавливается перед этой магмой красок, которую он способен принять за палитру, и пытается что-то ей ответить; вот опять она, по-матерински склонившись над выложенными тетрадками, спрашивает, что он хочет на ужин. Малыш вел себя сегодня хорошо, почти не кричал; может быть, поручить кому-нибудь присмотреть за ним и сходить сегодня вечером в кино? Сейчас идет вестерн, это наверняка тебе понравится. В следующий уик-энд нужно обязательно съездить навестить моих родителей. Ты знаешь, они готовы уже принять тебя, особенно папа. А в жалкой деревушке, где его наконец согласились взять в штат, все восхищаются женой учителя, которая рисует прелестные вещицы. Никто не может понять, что там изображено, но, похоже, так сейчас рисуют в Париже. Она умирает от скуки, но тщательно это скрывает.
Читать дальше