Владимир Корнилов - «Каменщик, каменщик...»

— Вроде не твой сын, батя. Похож слабо и к тебе без уважения…

— Зять, — ответил старик, чувствуя вину перед футболистом. Престарелых неохотно берут в больницы, но при этой работала Женя, и Машенька тотчас вытребовала отцу приоконную койку, куда собирались положить форварда.

— А ведь я не сразу допер… — прохрипел парень. — Гляжу, в зятьке что-то не тое… Еврей? Да?

— Крещеный, — сам не зная зачем, сказал Челышев.

— Это, дорогой коллега, дела не меняет. Помните, конь леченый, вор прощеный?.. — раздался звонкий голос слева от старика. Там лежал маленький плотный мужчина с черно-сивой копной волос и угольными цыганистыми глазищами. Впрочем, слово «лежал» не определяло положение соседа. Скорее он ерзал, но и ерзал не долго. Тут же вскакивал, выбегал в коридор, возвращался, пританцовывал в проходе между койками, ударял себя по пяткам и ляжкам, пел похабные частушки и сам же радовался, как мальчишка, впервые услышавший жеребятину.

— Ох, и здоровенный у тебя гвоздь в жопе, Филипп Семенович, — удивлялись больные.

— Давно зятек учудил? — спросил цыганистый мужчина. — У меня жена тоже в церковь бегает. Но это она с детства…

— Теперь многие к вере обратились. Модно… — сказал старик, отлично зная, что все куда сложней и серьезней. Ему не терпелось отвязаться от соседа.

— Да, мода страшная штука, — согласился живчик Филипп Семенович. — Но держится она, дорогой коллега, сезон — два. А тут нам как будто предрекают религиозное возрождение. Боюсь, новые пророки тоже попадут пальцем в небо. Что с возу упало, то — сами знаете… А жаль. С религией поспокойней. Ведь поглядишь вокруг — жуть берет. Сплошь воровство и пьянство, пьянство и воровство. Удержу никакого. Я бы сам в Бога поверил, если б Он хоть на процент нас обуздал, а тех, кто к пирогу ближе — процента на два. А то ведь разграбим страну. Да что там!.. Сам не пойму, как до сих пор не растащили Россию? Ведь давно ничего не производим; только потребляем да потребляем. Тут бы Церкви нас усовестить. Но что она, бедняжка, может? Тыщу лет Россией правила, а скинули — чуть ли не в один день. Почему — не объясните?

— Укоренилась недостаточно…

Изнуренный горем и бессоницей, старик не был готов к разговору.

— Десяти веков ей недостаточно? — усмехнулся Филипп Семенович. — Нет, это потому, что вера не была крепка. В России никогда Бога не почитали. Пушкин что писал? У него в «Гаврилиаде» Христос — сын дьявола.

— Баловство. Бесился по молодости лет…

— Ничего себе баловство, хоть и вольтерьянское… Попробовал бы сейчас кто-нибудь сочинить, мол, мы духовные дети не Ильича, а, скажем… Ну да ладно… Нет, Николай Палкин либерал был. Простил такое. Но вот чего не пойму: если полтора века назад умные люди в Бога не верили, с чего же правнуки их поверят? Нет, не поверят. А если какие крестятся, то, честное слово, от пустоты жизни или вот, как ваш зятек, дабы вовсе отъевреиться.

— В Царствии Небесном несть ни эллина, ни иудея…

— Да. Но мы, коллега, не в Царствии Небесном, а в русском государстве, где не то что евреям, а даже славянам нет житья.

— Но с моим зятем, поверьте, не просто…

— Просто, дорогой. Просто. Я сам еврей, — перешел живчик на шепот. — Правда, не крестился. Комсомольцем был. «Долой, долой раввинов, долой, долой попов!..» Не пели? Религия наизнанку. Вы какого года? Второго. Я на червонец моложе. По своему тогдашнему разуму чуть в партию не подал. Спасибо, в тюрьму закатали. Нет, не надолго. Больше в ссылке загорал. На механика выучился, оклемался, а там война и прочь судимость… Воевали? Полковник? Ах, капитан? Небогато. А где? Подходяще. Драпануть, — он совсем приглушил голос, — не собирались? Нет, не из Харбина — из Вены?..

— В голову не приходило, — нахмурился старик не только оттого, что разговор становился чересчур вольным, а потому, что вплотную приблизился к далекому Надькиному отъезду и, значит, к смерти Жени.

— А я в Германии ночей не спал, и все же не рванул. Жену пожалел. Перед самой войной сошлись. Вернулся, смотрю: не стоило ради такой возвращаться. Женился на следующей — и эта не лучше. Только после третьего захода понял: женщины — низменная нация. Теперь держу их на дистанции. Никаких привязанностей. Переспали — и будь здорова! Вообще на молоденьких перешел. С этими — проще. А вы?

— Я свое откупался.

— Не понял?..

— Где-то у Толстого дети зовут старика на пруд, а он им: я свое откупался.

— Зря. Если ноги отсюда унесу, по-своему лечиться буду. На востоке как врачуют? Старику с каждого бока по девочке подкладывают.