Вильям Козлов - Когда боги глухи

— Пой, пташечка, пой… — усмехнулась она, но видно было, что его слова ей приятны. — Много у тебя таких, как я, было…

— Даже ты мне не веришь!

— Не вороши былое, Леня, — вздохнула она. — Все быльем поросло. Мужа моего ты убил, а сам, думала, на веки сгинул…

— Не хорони меня, Люба, я — живучий, — рассмеялся он. — Война кончилась, а жизнь продолжается.

— Какая у тебя жизнь? — сожалеючи посмотрела она на него. — Серый волк в лесу и то лучше тебя живет.

— Не говори о том, чего не разумеешь, — нахмурился он. — Я на свою жизнь не жалуюсь — знал, на что шел.

— Тебе надо уходить! — спохватилась Люба. — Чего я дочери скажу? Чужой мужчина в доме в такое время.

— Где участковый-то живет? — спросил он.

— Как базу ликвидировали, так участковый перебрался на жительство в Шлемово, он теперь один на три поселка.

— Это хорошо, — задумчиво заметил Супронович.

— Многих карателей уже поймали, — глядя, как он одевается, говорила Люба. — Сколько же вы, душегубы, зла людям принесли! — В ее голосе зазвенели гневные нотки. — Гнать бы тебя надо в три шеи, а я тут еще с тобой разговариваю! Может, свое ты и отсидел, а от людей не будет тебе, Леня, прощения! Никогда не будет! Помнишь, я тебе толковала, мол, не злодействуй, будь помягче к односельчанам, так ты и рта мне не давал раскрыть. Хозяином себя чувствовал, думал, всегда так будет…

— Никак учить меня взялась? — Он с трудом сдерживал злость. — Вон ты какая, оказывается! А раньше, когда я был в силе, была тише воды, ниже травы!

— Говорила я тебе, да ты все забыл… — вздохнула она. Гнев ее прошел, глаза стали отсутствующие, видно, вспомнила былое…

— Прощай, Люба, — сказал он. — Больше вряд ли свидимся. Про меня никому ни слова.

— Хвастать-то нечем, Леня, — печально ответила она.

Даже не поднялась с табуретки, не проводила. Сидела понурив плечи у стола, на котором пофыркивал медный самовар, и невидящими глазами смотрела прямо перед собой. Лучше бы она его и не видела: что-то всколыхнулось в ней, будто тисками стиснуло сердце, на глаза навернулись непрошеные слезы. Кудрявый Леонид — это ее молодость. Разве виновата она, что бог послал ей недотепу мужа? Не любила она Николая Михалева. Думала, с годами стерпится, но не стерпелось. Молчаливый, с угрюмым взглядом муж раздражал ее. Нет, она не мучилась раскаянием тогда, когда сильный, молодой, кудрявый Леонид приходил к ней, а Николая прогонял в холодную баню… А что это за мужик, который не может постоять за свою честь!..

Стукнула в сенях дверь, послышался визг снега под тяжелыми шагами, а немного погодя в избу влетела порозовевшая с мороза ясноглазая Лида. Пуховый платок заискрился на ее голове, полы длинного пальто с меховым воротником в снегу — кувыркалась с кем-то, разбойница! Невысокая, голубоглазая, с вьющимися светло-русыми волосами, она нравилась парням. На танцах от них отбою нет, а вот нравится ли ей кто, мать не знала. Летом ее с танцев частенько провожал домой Павел Абросимов, он приезжал на каникулы. Девчонке пятнадцать, а парням уже головы кружит…

«А я сама-то? — вспомнила Люба, — В пятнадцать на вечеринках с парнями целовалась, а в шестнадцать уже замуж выскочила! Видно, вся порода наша — из молодых, да ранние…»

— Мам, а что это за дядька у нас был? Я его встретила у калитки. Вытаращил на меня глазищи и ухмыляется. Пьяный, да?

— С поезда приперся командировочный, спрашивал переночевать, да я не пустила. Я ведь не знаю, что он за человек, — спокойно объяснила Люба.

— Я уж на крыльцо поднялась, а он все стоит у калитки и глазеет на меня, — щебетала, раздеваясь, Лида.

— Пригожа ты девка, хоть и росточком невелика, — сказала мать. — Вот и смотрят на тебя парни и мужики.

— Он как-то по-другому смотрел, — задумчиво разглядывая себя в настенное зеркало в деревянной раме, проговорила девушка. — Ну чего во мне красивого? Щеки круглые, румяные, курносый нос, брови белые, надо подкрашивать, разве что глаза голубые да волосы густые, вьющиеся… — Она повернулась к матери: — У тебя волосы прямые, покойный тятенька смолоду был лысый, в кого же это я такая кудрявая уродилась?

— Садись чай пить, — изменившимся голосом сказала мать.

— Меня нынче больше всех девчонок в клубе приглашал на танцы Иван Широков, — щебетала Лида. — Смешной такой, ходит в клуб в бушлате, все про Балтийское море рассказывал. Он, оказывается, герой! Бросился в ледяную воду спасать матроса, упавшего в шторм за борт. Спас, а сам сильно простудился, вот и демобилизовали.