Вильям Козлов - Когда боги глухи

— Ребята, посмотрите вон на того типа, что сидит за столом, у самых дверей, — понизив голос, показал смеющимися глазами Татаринов. — Человек в противогазе! — Он громко рассмеялся.

— Москвич, кажется, очеркист, — вставил Ушков.

Очеркист с гигантским носом в вытаращенными глазами невозмутимо тыкал вилкой в мелкую тарелку и ни на кого не обращал внимания. За столом он сидел один.

— Надо бы отметить, Вадим, твой приезд, — сказал Тимофей Александрович.

— Я хотел поработать, — заикнулся было Вадим Федорович.

— Еще наработаешься, — осадил Татаринов. — Ишь ты какой прыткий! Сначала нужно акклиматизироваться. Или ты можешь вот так сразу с электрички за письменный стол?

— Могу, — улыбнулся Казаков.

— Коля, ты только посмотри на него! — рассмеялся Тимофей Александрович и обаятельно улыбнулся веснушчатой официантке, подкатившей уставленную тарелками тележку к столу. — Римма, золотце, мне бифштекс с яйцом. — Перехватив ее вопрошающий взгляд, брошенный на новичка, пояснил: — Вадим Казаков, прозаик, он будет сидеть с нами.

Римма поставила перед Вадимом Федоровичем тарелку с биточками с рисом. Ушкову достался шницель с картофельным пюре.

— Завтра утром на листке проставьте номер комнаты и сделайте заказ, — сказала Римма, двигая свою тележку к следующему столу.

В светлой просторной комнате скоро заполнились почти все столы. Каждый входящий в зал вежливо говорил: «Приятного аппетита». Казаков с любопытством осматривался: знакомых довольно мало. У окна в гордом одиночестве спиной ко всем сидел белоголовый, с аккуратными усиками человек. Вид у него был неприступный. В ответ на приветствия проходящих мимо он резко нагибал величественную голову и не глядя что-то негромко отвечал.

— Кто это? — негромко спросил Казаков.

— Ты не знаешь Алексея Павловича? — сделал удивленные глаза Ушков. — Его все знают.

— Классик? Где-то я его, наверное, портрет видел…

Ушков и Татаринов рассмеялись.

— Классик… бильярда, — сказал Тимофей Александрович.

— Алексей Павлович с самим Маяковским сражался за зеленым столом, — прибавил Николай. — Знаменитостей нужно знать, дорогой Вадим.

— Я в бильярд плохо играю, — улыбнулся Казаков и снова посмотрел на заканчивающего ужин величественного старца.

— Алексей Павлович и сейчас никому не уступит в бильярд, — заметил Ушков. — Рука у него твердая, а глаз зоркий.

Татаринов после ужина заявил, что на полчаса зайдет к известному профессору-терапевту — его дача неподалеку. Тасюня последнее время стала жаловаться на желудок, нужно договориться с профессором, чтобы он ее принял в своей клинике.

Прогуливаясь с Ушковым, Вадим Федорович подумал, что, пожалуй, Татаринов не даст тут ему спокойно поработать…

— Вырвался старик от своей Тасюни, — говорил Николай Петрович, — Вот и куролесит! Дождется, что она приедет сюда и увезет домой. Такое уже случалось. На днях жена одного поэта примчалась на такси и прямо из номера увезла муженька.

— Что же это за мужчина, который так зависит от жены? — покачал головой Казаков.

— Думаешь, мало таких, которые вертят своими муженьками как хотят? — усмехнулся Ушков.

— Мне кажется, Тасюня меня невзлюбила, — заметил Вадим Федорович.

— Значит, и старик от тебя отвернется! — резюмировал Николай Петрович. — В этой семейке все решает она.

— Помню, как мы с тобой у него были дома, — так она сычом на нас смотрела, — сказал Казаков. — Он, по-моему, тайком от нее написал мне рекомендацию в Союз писателей.

— Она многих не любит, а вот если ты ей понравишься, будет матерью родной, а старик станет на тебя молиться… А рекомендацию я его заставил написать. Знаешь, что он мне на другой день после нашего визита сказал по телефону? «Я не буду писать рекомендацию… Тасюня заметила, как твой приятель, Вадим, рожу кривил, когда я читал главу из романа…»

— Я боялся, что засну, — улыбнулся Казаков.

— А со мной он считается, я ведь его биограф!

— Расхвалил ты его в своей книжке оё-ёй!

— Я действительно считаю его хорошим писателем. Последний его роман о Крымской войне великолепен… Кстати, в будущем году в план включено переиздание монографии о Татаринове.

— Тоже классика? — усмехнулся Вадим Федорович.

— Я палец о палец не ударил, чтобы ее переиздать, — продолжал Ушков. — Это жена Татаринова пробила. Она ведь насядет на издателей, как коршун!

В сгустившихся сумерках зайцем прыгало по рельсам огненное пятно: из Ленинграда приближалась электричка. На высоком бетонном перроне ждали всего двое мужчин. Они были в пальто с поднятыми воротниками, возле ног притулились большие сумки. С нарастающим шумом, ослепляя все вокруг, плавно затормозила электричка. В вагонах мало пассажиров. Двери раскрылись и через несколько секунд закрылись. Двое мужчин с сумками исчезли в тускло освещенных вагонах, в Комарове вышла целая группа длинноволосых парней и девушек в брюках. У одного за спиной на ремне гитара в чехле. Потоптавшись на перроне, они гурьбой пошли в противоположную от Дома творчества сторону. Ветер подсветил смятую пачку от сигарет и швырнул на шпалы. Из неплотно закрытой двери станционного строения, где продавались билеты, пробивалась желтая полоска света.