Вильям Козлов - Когда боги глухи

— Моего отца величали Михаилом Васильевичем… — прошептал Листунов. — Но почему в колонии? Мой батя воевал и не вернулся… Пропал без вести.

— И Мишка-Фляга воевал, даже имел награды, — небрежно рассказывал Родион Яковлевич. — Попал к немцам в плен, а когда освободили, прямо без пересадки угодил в Магадан. В то время с пленными особенно не церемонились… А вообще, хороший кореш был…

— Был? — вцепился Изотову в плечо Алексей. — Почему был?

— Сосной его на лесоповале придавило… У него ведь с легкими было неладно, — видно, занемог, а работу бросать не захотел. Мужик он был добросовестный, мечтал хорошей работой заслужить досрочное освобождение… Закопали мы его и креста не поставили. Много таких безымянных могил в тайге…

Алексей стал дотошно спрашивать про приметы Мишки-Фляги и после каждого ответа Изотова все больше темнел лицом, скрежетал зубами. Он поверил, что это был его отец.

— Пропал без вести… в Магадане! — зло проговорил он, понурив голову. — Мать чувствовала, что отец жив, обивала пороги военкомата, писала в Министерство обороны… За что так, дядя Родя?

— Не мы одни от своих пострадали, — с горечью ответил тот. — Таких в Сибири были тысячи…

— Сволочи! — грохнул кулаком по столу Алексей. — Никогда не прощу такого злодейства, слышишь меня, батя?!

Изотов мигнул Найденову, и тот поспешил рассчитаться с официанткой и вывести приятеля из столовой, где на них уже стали обращать внимание.

После работы они завернули к пивному ларьку, взяли по кружке пива. Алексей смотрел мимо Игоря на проезжающие по дороге автомашины. Его скуластое лицо будто постарело за ночь, под глазами набухли мешки, губы обветрились, он часто облизывал их. Листунов не был забубённым пьяницей, но уж если начинал, то пил день, два, три, а потом недели три-четыре в рот не брал. Причем бросал пить легко, без похмельных мучений, так же легко мог и снова начать.

Поставив кружку на бочку, вытер губы тыльной стороной ладони.

— Зачем ему меня обманывать? — раздумчиво проговорил он. — Я про дядю Родю… И откуда бы ему знать, что у отца были слабые легкие? Его и в армию не брали, добровольцем пошел…

— Разве это тебя одного коснулось? — заметил Игорь, проинструктированный Изотовым, как себя вести с Листуновым. — Были в то время перегибы, об этом писали. А как было после войны? Из нашего поселка Витя Милеев закончил десятилетку с золотой медалью, подал документы в университет, а ему от ворот поворот… Бросился под колеса поезда.

— Я не все помню, — глухо проговорил Алексей. — Он толковал, чего ему надо? Мы напили не на одну десятку. Надо расплачиваться… — Он вынул из кармана горсть пресс-масленок. — Я обещал ему.. И еще эти… крестовины.

— Он сказал, что сам тебя найдет.

— Вот это съездили за грибками! — тяжко вздохнул Алексей. — Лучше бы, Игорь, я ничего не знал… За что так моего батю? За что?!

— Еще по кружке? — предложил Игорь.

— Лучше бы я не знал, — повторил Алексей. — Как увижу военного с погонами, кулаки сжимаются! Так бы и врезал в рожу!

— Ну есть наверное, и другие способы рассчитаться за твоего отца… — осторожно ввернул Игорь, а про себя подумал: не слишком ли он сейчас ведет рискованную игру? Возьмет его Алексей за горло и спросит, на что это он, Найденов, намекает?..

Но Листунов ничего не спросил, по-видимому, и не слушал приятеля, придавленный своими тяжелыми мыслями. Скулы еще сильнее выперли на его круглом лице, темная прядь волос качалась над черной бровью, губы крепко сжаты, а в серых глазах ненависть.

— Он не врет, дядя Родя, — сказал Алексей. — Хлебал он с отцом из одного котелка тюремную баланду. Без вести пропал… И где? У своих родных! Как же это, Игорь? У кого узнать про все, что было? Есть же какие-нибудь документы?!

— Как же, узнаешь… — усмехнулся Игорь. — Изотов толковал, что могилу-то не сыщешь, а ты правду хочешь узнать! Правда тоже похоронена в земле и тяжелым камнем придавлена, чтобы не выползла на свет божий.

— Батя научил меня стрелять из лука. Какой это был человек! Я так ждал его с войны… — заглядывал ему в лицо сумасшедшими глазами Алексей. — Слушать гнусаря Семена на собраниях и уродину Машку Мешкову? Как они распинаются о светлой нашей жизни и призывают давать по две нормы за смену! А безвинно загубленный батька гниет в волчьей яме! Как это в книжке про Тиля Уленшпигеля? Пепел Клааса стучит в мое сердце… Пойдем, старина, хряпнем чего-нибудь покрепче. Душа просит… Помянем батю!