Вильям Козлов - Я спешу за счастьем

— Ты на паровозном?

— А что?

— Ничего… На паровозном лучше.

Это я уже сто раз слышал. На паровозном отделении учились парни, а на вагонном — девчата. Паровозники проходят практику на локомотивах, а вагонники — в депо. Прежде чем окончить техникум, паровозникам придется поездить и кочегарами и помощниками машиниста. А это считалось настоящим, мужским делом. Швейк тоже рассчитывал попасть на паровозное отделение. Мне сначала было безразлично, а потом решил, что уж если примут в техникум, то пойду на паровозное. Не учиться же мне в группе, где одни девчонки?

Со станции прикатила знакомая трехтонка. Из кабины чертом, как всегда, выскочил Швейк и стал звать на «разгрузочку». Корней противу правил почему-то не вылез из кабины, остался сидеть за баранкой. В кузове лежали узкие белые ящики — оборудование для механической мастерской. Интересно, останавливалась сегодня трехтонка возле домика с голубым забором?

Мишка поднялся на леса. Он был в обновке: новые кирзовые сапоги. Сбросил наконец свои обмотки. Голенища сапог были просторные, и Мишкины ноги торчали в них как две палки.

— Мое почтение ударникам, — сказал Швейк и дотронулся до шапки.

Бутафоров вскользь посмотрел на него, как на пустое место.

— Максим, — сказал Николай, — перекурим?

Я не возражал. У меня руки были тяжелыми. Даже когда в них ничего не было, казалось, что я держу два кирпича. Бутафоров отошел в сторону и закурил.

Мишка, который считал себя на стройке первым человеком после начальника техникума, оскорбился.

— Человеко-единица, — презрительно сказал Мишка и больше ни разу не посмотрел на Бутафорова.

— Сапоги ничего, только великоваты, — заметил я.

Но Мишка уже забыл про сапоги и Бутафорова. Он смотрел мимо меня на дорогу и молчал. И снова в Мишкиных глазах была грусть. Минуту назад он поднялся на леса, весело топоча своими новыми сапогами, и вдруг скис. Какая заноза сидит в Мишкином сердце? Плюнул бы на Корнея и ушел с машины.

— Максим, — спросил Швейк, — дороги когда-нибудь кончаются?

— Дороги? — удивился я. — Какие?

Но Мишка махнул рукой и улыбнулся. Я любил, когда он улыбался. Его худое скуластое лицо сразу становилось светлым. И он становился красивее. Что касается красоты, то Швейку было наплевать на нее. Он на девчонок вообще не обращал внимания. Не говорил о них и не любил слушать, когда говорили другие. Я бы не сказал, что он презирает девчонок. Просто он их сторонится. Попадется нам навстречу красивая девчонка, я обязательно оглянусь, посмотрю, какие у нее ножки, а Мишка ни за что не оглянется. Ему начхать на ножки. Он саму девчонку и то не всегда заметит.

— Максим, — торжественным голосом сказал Мишка, — паровозы — это что! Давай махнем в Донбасс, а? Знаешь, сколько шахтеры зарабатывают?

— Зачем тебе деньги-то? — спросил я. — Сапоги купил…

— Год бы уголек рубали, — продолжал Мишка, — а потом бы на два месяца на юг. В здравницу.

Подошел Николай. Взял в руки мастерок, подбросил и поймал.

— Отваливай, экспедитор, — сказал он. — Работать надо.

Швейк подошел к стене, потыкал пальцем, ухмыльнулся:

— Гляди — стоит. А я думал — развалится.

У Николая брови сошлись вместе, птичье крыло угрожающе закачалось над глазом.

— Я пойду, — сказал Мишка. — Привет ударникам. — Спустился вниз и крикнул: — Пупки не надорвите! И эту… грыжу.

Бутафоров замахнулся кирпичом, и Мишку словно ветром сдуло с площадки. Николай положил кирпич на стену, усмехнулся.

— Хороший парень, — сказал он и, помолчав, прибавил: — Пыли в нем еще много. Выбивать надо.

С лесов спустился каменщик в длинном фартуке. Он всегда заканчивал работу по своим часам: у него был пузатый хронометр с десятью стрелками. Алла и Анжелика остановились возле ворот. Наверное, поджидают Герку-барабанщика. Я снова вспомнил сон и поморщился: приснится же такая чепуха! Я прошел мимо девчонок, даже не взглянув на них. Правда, краем глаза я видел, что Алла смотрит на меня, а Анжелика стоит рядом и улыбается. И улыбка у нее, как всегда, глупая.

— Максим, — услышал я голос Аллы. — Я хочу тебе что-то сказать.

Я сделал еще несколько шагов и остановился. Мне вдруг показалось, что лицо мое краснеет. И уши тоже.

— Чего тебе? — грубовато спросил я.

Алла подошла ближе.

— Максим, — сказала она, — ты свободен в субботу?

На этот раз мне уже не казалось, что я краснею. Я точно знал, что стою перед девчонками красный, как вареный рак.

— В субботу? — зачем-то переспросил я.