Вильям Козлов - Я спешу за счастьем

— Это я всех задержал в дверях, — сказал он. — Не ушли бы, парнишечки. Как миленьких, сцапали бы.

Он наконец повернулся ко мне:

— Чих напал?

— Напал…

— А ты в другой раз нос почеши — пройдет.

— Почешу, — пообещал я, не зная, куда клонит шофер.

— Ушел с машины…

— Каменщиком лучше, — сказал я.

Корней, не спуская с меня глаз, затянулся, выдохнул дым мне в лицо:

— То-то и видно, что лучше… Брюхо поджало?

— Воровать ящики не буду, — сказал я.

— Чихать будешь? — ухмыльнулся шофер. — Это ты здорово придумал… Сберкассу не пробовал ограбить таким манером?

— Проклятая банка, — сказал Мишка. — Из рук выскочила. Как будто ее салом смазали.

— А у меня и вправду нос чешется, — другим, веселым голосом сказал Корней. — К чему бы это, парнишечки?

Мы с Мишкой угрюмо молчали. Шофер достал из кармана ватных штанов две бутылки водки, шмат сала, луковицу. Разложил все это на траве. Из-за голенища вытащил финку с наборной ручкой.

— Пейте-гуляйте, — сказал он. — Я нынче добрый.

Мишка отхлебнул из горлышка, протянул мне. Мне пить не хотелось. Хотелось есть. Но закуска полагалась только к водке, — я тоже приложился… Незаметно мы с Мишкой опорожнили всю бутылку. Вторую вылакал Корней. Звезды на небе вдруг засияли ярче, закружились в веселой пляске. Кривобокий месяц сорвался с неба и нырнул в Ловать. Железнодорожная фуражка на голове Мишки закрутилась, как патефонная пластинка, а сам Швейк куда-то провалился. Щетинистая щека Корнея приблизилась к моему лицу и уколола. «Бам-бам-бам-бам!» — лупил кто-то в железный рельс. А может быть, это стучало в голове.

Потом меня рвало. Долго, до рези в глазах. Желудок мой сжимался в кулак. Корней взял нас с Мишкой, как котят, за воротники и куда-то потащил. Ноги подгибались. Я засыпал и снова просыпался. Потом стал тонуть. Сначала я думал, что это во сне: вода лезла в глаза, нос, уши. Это Корней обмакивал наши с Мишкой головы в реку.

— Цыплята желторотые, — ворчал он. — Пить и то не умеют…

Проснулся я утром. Не на кровати — на полу. Вокруг стояли ребята. Мне захотелось, чтобы это был сон. Я снова закрыл глаза, но ребята уже увидели, что я пробудился. Генька Аршинов носком ботинка толкнул меня под бок, как мешок с трухой:

— На работу опоздаешь.

— Где нажрались? — спросил Игорь Птицын.

Остальные молчали. И я молчал. Что я мог сказать им? Ничего. Выручил Мишка. Он пришел из умывальной и, растирая опухшее лицо полотенцем, сказал:

— Максим, они не верят, что мы вчера были на свадьбе.

— На какой свадьбе? — спросил Генька Аршинов.

Я не успел ответить.

— Его отец на второй женился, — сказал Швейк. — Вот Максим и нарезался… с горя.

— А ты? — повернулся к нему Генька.

— Я? — переспросил Мишка. — Я за компанию.

— Опаздываем, — сказал Птицын. — По-быстрому на работу!

Со Швейком мы объяснились в столовой, после завтрака.

— К чему отца-то приплел? — спросил я.

— Ничего другого придумать не успел, — сказал Мишка. — У меня с похмелья башка худо варит.

— На кровать хотя бы поднял. Ты же раньше встал.

— А ты знаешь, где я проснулся?

— На потолке?

— Хуже…

Где проснулся Швейк, я узнал только вечером. Он вдруг выскочил из-за стола и бросился к дверям. В окно я видел, как он подскочил к Куркуленко, решительно шагавшему в учебную часть. Мишка, семеня рядом с комендантом, бил себя кулаком и грудь и что-то говорил. Куркуленко отрицательно качал круглой головой в новой синей фуражке и рукой отстранял его. Но походка коменданта стала не такой уж решительной, а лицо не таким уж каменным. Перед самым входом в канцелярию он остановился и, тыча пальцем Мишке в грудь, стал что-то говорить. Швейк — руки по швам — стоял перед ним и смиренно кивал головой… Пронесло, кажется!

Ночью мне приснилась Алка. Обычно я сны не запоминаю, а этот запомнил. Будто идем мы с ней но берегу реки. Под ногами высокая трава. Красные метелки конского щавеля хлещут по ногам. В светлых Алкиных глазах отражаются небо и белые бабочки, которые трепыхаются у самого лица. Алкины волосы касаются моего виска. Волосы пахнут черемухой и ромашками. Мы молчим. А речке нет конца. Нет конца и нашему пути. И вдруг откуда-то из-за деревьев подул ветер. Розовый сарафан облепил Алку, словно она окунулась в воду. Я вижу, какие у нее полные стройные бедра, круглый, чуть выпуклый живот. Алка прячет лицо от ветра, поворачивается ко мне. Она пристально смотрит на меня и молчит. Ее губы немного приоткрываются. Я вижу узкую полоску белых ровных зубов. Мне становится душно. Я рву ворот рубахи и тоже поворачиваюсь к Алке. Ее губы совсем рядом. Алка ждет. Но я не целую ее. Мне очень хочется поцеловать Алку, но ноги мои прилипли к земле, шея окаменела, — не пошевелиться. Я вижу Алкины глаза. К них — холод. Она медленно поворачивается и уходит. Сарафан бьется в ее коленях, щелкает на ветру. Я понимаю, что все пропало. Мне хочется кричать, но я не могу рта раскрыть. Алка уходит все дальше, а я стою как заколдованный принц из сонного царства. Солнце скачком опускается в речку. Это уже не солнце, а барабан. И ухмыляющийся Герка бьет палками, обшитыми кожей, по солнцу-барабану. На Геркиных губах насмешливая улыбка.