Вильям Козлов - Солнце на стене

— Откуда она звонила?

— У нас с сестренкой уговор, — говорит он. — Никогда в дела друг друга не вмешиваться.

Мне ничего другого не оставалось, как толковать с Бобкой о службе в армии и ждать, когда придет Оля.

Когда в прихожей раздался звонок, я вздрогнул. Но оказалось, опять телефон. Я слышал, как Бобка сказал, что Оли нет дома.

Бобка, выведав все, что его интересовало в отношении армии, утратил ко мне интерес и, достав из толстой книжки пачку писем, принялся с увлечением читать. Судя по всему, это были любовные записки. Очень уж вид у него был самодовольный. Надо полагать, эти письма Бобка заберет с собой, чтобы они скрасили ему суровые армейские будни.

Сидеть и смотреть на Бобку надоело. Я поднялся.

— Где же все-таки она? — спросил я.

— Ушла куда-то с Нонной… Ножки у Нонны будь-будь. Я целовался с ней. Не веришь? Седьмого ноября. Она была у нас в гостях. Мы танцевали твист, и я ее поцеловал… На кухне. Не веришь?

— Верю, — сказал я.

— Я бы еще ее поцеловал, но нам помешали…

— Какая жалость, — сказал я.

— Потом Нонна сделала вид, что ничего не помнит, но я-то помню? Подумаешь, старше на три года! Когда я был в военкомате, одну партию допризывников отправляли в армию. Мы стоим, смотрим, как мамаши плачут. Особенно одна тетка громко причитала: «На кого же ты меня оставляешь, родимый…» Ну и все такое. А он стоит рядом, худенький такой… Я и говорю: «Чего, мамаша, убиваешься? Вернется твой сынок через три года». А она и говорит: «Кабы сынок… Это ведь мой муж!»

— Веселенькая история, — сказал я.

Бобка вздохнул, а потом спросил:

— Есть у нас женские монастыри?

— Мужской есть в Печорах, а насчет женских — не слышал.

— Вот уходит парень в армию, а его девушку хорошо бы упрятать в монастырь… И пусть бы там три годика ждала его. А то знаем мы эти песни: «Вы солдаты — мы ваши солдатки, вы служите — мы вас подождем…»

— Гениальная идея, — сказал я.

Пожав руку будущему защитнику Родины, я вышел на лестничную площадку. Бобка за мной.

— У меня к тебе, Андрей, просьба… Пришел бы ты меня к поезду проводить, а?

— Гм, — опешил я. — Я, конечно, могу…

— Ты бы мог и не приходить, — сказал Бобка. — Понимаешь, она одна не придет… А с тобой — другое дело.

Я наконец сообразил, в чем дело: Бобка хочет, чтобы я привел на вокзал Нонну… Я пообещал. Бобка обрадовался и стал трясти мою руку. И вдруг его лицо снова стало озабоченным.

— Тысяча чертей, ведь нас обкорнают!

— Подумаешь, — сказал я. — Для солдата это не позор.

— С моей бритой башкой нельзя людям на глаза показываться: вылитый уголовник-рецидивист!

— Ты шапку не снимай, — посоветовал я.

— Послезавтра в три дня, — сказал Бобка. — Оля, конечно, тоже будет…

— Ложку не забудь взять, — сказал я. — Ложка в армии — наиглавнейший предмет после винтовки…

На улице морозно. В черных лохматых облаках ворочалась озябшая луна. Звезд совсем не видно.

Под козырьком парадного светилась маломощная лампочка. На нее роем летели, словно мошкара на свет, снежинки.

Из-за угла дома выкатился черный комочек и, завиляв хвостом, стал обнюхивать мои брюки. Это Лимпопо. Он, кажется, узнал меня, бродяга! А где же старичок, который называет меня Петей?

Вместо старичка на припорошенной снегом дорожке показалась полная женщина в платке и белых валенках. Она тяжело дышала, круглые щеки раскраснелись. В руках женщина держала поводок.

— Мерзкая собачонка, — ворчала она, приближаясь. Лимпопо отскочил в сторону и засеменил прочь. Видно, он не ладил с этой женщиной.

— И вот так каждый день, — пожаловалась она. — Спустишь с поводка, а потом ищи-свищи…

— А хозяин? — спросил я.

Женщина посмотрела на меня и вздохнула.

— Царствие ему небесное… Две недели, как похоронили.

— Этого старичка с бородкой?!

— С музыкой, цветами, а народу сколько провожало… Полгорода, честное слово.

— Как же это он?

— И гроб был красивый такой… Вишневый с серебром. Горсовет на могиле мраморную плиту весной поставит. Наш сосед-то учителем музыки был… Куда же эта паршивая собачонка подевалась? Не было у бабы забот… Когда старик-то был жив, я кости этой Лимпопо носила. Ну, а умер, я и взяла. Еще одна женщина, знакомая его, хотела взять, да я опередила… На свою беду. Нынче утром стала прибираться в комнате, нагнулась за костью, а она, эта дрянная Лимпопо, хвать за руку! До крови. Не гляди, что маленькая, — с норовом! Ну, куда, спрашивается, убежала?

— Это ведь он, — сказал я. — Лимпопо — кобель.