Вильям Козлов - Солнце на стене

— Пускай попробует…

— В цехе сборки новое оборудование установили, вот где сейчас размах… Не хочешь туда перейти?

— Это ваша идея? — спросил я.

Мамонт поставил недопитую кружку на мраморный столик и протянул буфетчице деньги.

— И нравится вам портить друг другу кровь? — сказал он.

— Только что Шарапов предлагал комсомольскую путевку в Казахстан, теперь вы уговариваете в другой цех… Почему я должен уйти из бригады, в которой проработал два года?

— В какой еще Казахстан? — удивился Мамонт.

— Так вот, Никанор Иванович, если даже вашим приказом меня переведут в другой цех, я не уйду из бригады. Если даже зарплату платить не будете — не уйду!

— Чего ты кипятишься? Никто тебя силком никуда переводить не собирается…

— Это не упрямство, Никанор Иванович, — сказал я. — Если кому-то показалось, что я стою у него поперек дороги, — значит, я должен уйти? Не пойму — откуда все это у него?

— Я тебе объясню, — сказал Ремнев. — Вместе жили в общежитии, друзья-приятели… И вот он твой начальник. Наверное, думает, что ты будешь вести себя фамильярно с ним, а это в какой-то степени подрывает его авторитет перед рабочими…

— Мы с ним толковали на эту тему.

— Три дня прогулял…

— Два, — сказал я.

— Он, конечно, возмущается — дескать, Ястребов меня ни во что не ставит. И, ты знаешь, он прав.

— Я ведь не нарочно, — сказал я.

— Начальник цеха просит у бригадира рекомендацию в партию, а тот не дает… Это ты Карцева настроил?

— У Карцева своя голова на плечах, — сказал я.

— В общем, нашла коса на камень…

Мне некуда было спешить, и я проводил Ремнева до дома.

— Вчера был техсовет, — сказал он. — Принимали поправки к проекту Тихомирова… Крепкий он парень! Дрался до последнего… Я таких уважаю.

— Приняли?

— Будем строить дизельный, не останавливая производства… Доволен?

— Это ваша работа, Никанор Иванович?

— Ты думаешь, только мы с тобой умные? И другие инженеры выступили против. Надо отдать должное и Тихомирову: он подготовил интересный вариант, который и позволит начать строительство, не останавливая работу…

— За это готов простить ему выговор, — сказал я.

— Он тебе выговор закатал? — удивился Мамонт. — За что же?

— За дело, — сказал я.

— Прыткий у вас начальник!

— Никанор Иванович, это вы Тихомирова рекомендовали к нам в цех? — спросил я.

— А ты что, недоволен?

— Под началом такого инженера одно удовольствие работать… — сказал я.

— Почему не пришел ко мне и не рассказал? — спросил Мамонт.

— О чем рассказывать-то?

— И все же прошу тебя, заходи ко мне… Просто так.

— Просто так зайду, — сказал я. Мамонт с любопытством взглянул на меня, улыбнулся и сказал:

— И все-таки жаль, что вы не нашли общего языка… В противоположности ваших характеров есть что-то…

— Знаете что, Никанор Иванович, если Тихомирову во всем уступать, он станет убежденным негодяем. Мол, мне все позволено… Он ведет нечестную игру. И с этим проектом… Он не столько печется о заводе, сколько о себе. Поразить, удивить, заставить обратить на себя внимание! Хотя, спору нет, он талантливый инженер. Да и начальник неплохой… Вы ведь знали, кого выдвигать…

— Гм, — сказал Мамонт. — Я и не жалею.

— Так вот, дело не в том, что мы жили в одной комнате… Там Венька был одним, а теперь стал другим, а завтра будет третьим. Он умеет применяться к любой обстановке… Если я в чем-либо принципиальном уступлю ему, то буду подлецом, потому что помогу вылупиться на свет божий негодяю. Я не хочу быть подлецом…

— А ты не преувеличиваешь?

— Я лучше других его знаю, — ответил я.

— Мать честная! — спохватился Мамонт. — Меня ведь жена ждет… В кои веки в театр собрались пойти. — И, пожав руку, скрылся в подъезде.

Все, кажется, у человека обстоит хорошо, нет причин расстраиваться, но вдруг ни с того ни с сего, как туча из-за горы, накатывает на тебя тоска, да такая, что места не можешь найти. Не ищи причин, все равно не найдешь. От тоски не спрячешься, не убежишь. Она сидит в тебе, как костыль в шпале, и уйдет сама, когда этого пожелает. Правда, есть один способ избавиться от тоски — уйти к близким людям, друзьям или родственникам, и постараться перевалить на их плечи эту проклятую тяжесть. Так многие и делают: чуть что — бегут к ним и долго и въедливо рассказывают о своих горестях. Дочь, совершив большую глупость, делится с матерью. И вот уже легче девушке, она и не вспоминает о том, что случилось, а материнское сердце еще долго гложет не своя беда.