Вильям Козлов - Время любить

И Андрей сказал:

— Я дал ему машинку, Алексей Лукич.

— Чего же он ее, сукин сын, пытался продать на Лысухе заезжему автомобилисту? — заговорил Корнилов, бросив хмурый взгляд на Супроновича. — За полсотни отдавал…

— Я пошутил, Алексей Лукич! — забормотал Михаил. — Шел к Андрею…

— Чего же тебя занесло к железнодорожному мосту?

— Андрей в той стороне гуляет, я хотел ему новые стихи почитать… — Он снова невнятно что-то забормотал.

— Замолчи ты! — поморщился участковый. — Пить надо меньше, Супронович. Ты что же, с пишущей машинкой разгуливал по лесу?

— Принес Андрею, а его дома нет, ну я и пошел по его маршруту, — довольно бойко тараторил Михаил. — А тут эти на «Жигулях»: мол, что у тебя, парень, за вещь? Слово за слово, я им и показал машинку, а продавать у меня и в мыслях не было! Чтоб мне провалиться…

— Дело ваше, — пристально взглянув на Андрея, произнес участковый. — Хотите — покрывайте родственничка! — Он перевел взгляд на понурившегося у двери Супроновича. — Только я ему и на мизинец не верю! Может, не ты увел из цеха набор инструмента? А кто у Федулаевых двух кролей ночью спер?

— Теперь что ни случись — виноват Супронович, — покачал головой Михаил. — Уеду я отсюда, Алексей… Вижу, все равно ты мне не дашь житья.

— Вот обрадовал! — усмехнулся Алексей Лукич. — Не только я — вся Андреевка свободно вздохнет, когда ты отсюда сгинешь!

Участковый ушел, а они уселись за стол — Андрей как раз собирался обедать. Нарезал длинным ножом черствый круглый ленинградский хлеб, сыр, налил в тарелки куриного супу с лапшой, молча пододвинул одну Михаилу.

— К обеду бы… — вырвалось у Супроновича.

— Ты же кроме машинки прихватил из буфета всю выпивку, — спокойно заметил Андрей.

— Век не забуду, что выручил, — проникновенно сказал Супронович. — Лешка давно на меня зуб точит!

— Значит, стихи сочиняешь? — сдерживая улыбку, полюбопытствовал Андрей.

— А что? Не веришь? Послушай…

И он принялся наизусть читать. При его голосе и дикции трудно было оценить стихи, но получалось довольно складно.

— В школе я был первым поэтом, — с гордостью сказал Михаил, беря деревянную ложку. — Штук десять я и вправду отстукал на твоей машинке…

— Это машинка отца.

Супронович вытаращил на него глаза, зашлепал губами:

— Ая-яй! Вадима Федоровича я сильно уважаю…

— А меня, значит, нет? — улыбнулся Андрей.

— Понимаешь, опохмелиться было нечем, зашел к вам…

— Зашел?

— Вадим-Федорович меня тоже уважает, я ему свои стихи читал…

— Ну ладно… — у Андрея язык не повернулся сказать «украл», — взял бутылки, правда, это принадлежит Дерюгину…

— Дерюгину? — огорчился Михаил. — Тогда надо будет купить и поставить на место: этот всю плешь проест участковому, а тот спит и видит меня за решеткой.

— Зачем машинку взял? — спросил Андрей. — Да еще с отпечатанным листом.

— Это ты про нашу Андреевку пишешь? — взглянул на него хитрыми водянистыми глазами Михаил.

— Где лист?

Супронович полез в карман узких бумажных брюк и достал смятый лист с отпечатанным текстом. Андрей разгладил его, положил на стол.

— Батя твой лучше пишет, — ухмыльнулся Михаил. — Небось все, что ты напишешь, потом перечиркает? Наверное, и книжку за тебя напишет. И будет у нас два писателя Казаковых!

— У меня фамилия Абросимов, — спокойно заметил Андрей.

Он не переставал удивляться Супроновичу: только что спас его от крупной неприятности, а он уже хамит… Впрочем, Андрея не так-то просто было вывести из себя, он без злости, скорее, с интересом слушал Михаила. В этом человеке с неприятной ухмылкой уживались подхалимство, самоуничижение, зависть и наглость… Может, и впрямь пишущую машинку он взял не для продажи? Прихватил он ее для того, чтобы досадить Андрею, а мысль продать возникла у него, очевидно, позже. С похмелья. Андрей не раз видел Михаила у них в доме — действительно, он заходил к отцу, чтобы попросить в долг трешку. Федор Федорович Казаков и Григорий Елисеевич Дерюгин никогда не давали ему денег. Трезвый, приносил отцу тетрадные листы со своими стихами, отец подолгу с ним обсуждал их достоинства и недостатки. Михаил кивал головой, морщил свое лицо в угодливой улыбке, забирал листки и уходил. Как то Андрей спросил отца, есть ли у Михаила хоть намек на талант. Вадим Федорович оказал, что талант — это слишком громкое слово, а вот некоторыми способностями молодой Супронович явно обладает, но у него не хватает культуры. Стихи его подражательны, но на десять — двадцать плохих нет-нет и мелькнет одно интересное. Андрей как-то тоже почитал стихи Михаила и не обнаружил ни одного талантливого. Он так и заявил Супроновичу. Тогда тот с кривой улыбкой своим невнятным хрипловато-гнусавым голосом прочел несколько стихотворений Роботова.