Вильям Козлов - Время любить

— Умная голова был Федор Федорович, — вздохнул Абросимов. — Ему еще восьмидесяти не было?

— Один год не дотянул. А скрутило его в три дня: простудился в Великополе, воспаление легких и… конец. Похоронили в городе рядом с матерью.

— А ведь, кажется, совсем недавно мы с тобой сюда мальчишками бегали купаться, прыгали с моста в речку. Потом война, партизанский отряд… А теперь сами дедушки, черт побери!

Они поднялись по тропинке на пути и зашагали в Андреевку. Рельсы багрово поблескивали, от шпал пахло мазутом, мелкие камешки выскакивали из-под ног и со звоном ударялись о рельсы.

— Гляди, семафор убрали! — удивился Павел Дмитриевич.

— Спохватился! — улыбнулся Вадим Федорович. — Уже лет двадцать, как установлены на нашей ветке светофоры.

— А как Лида и Иван Широков? — помолчав, спросил Абросимов.

— Ты разве не знаешь? — посмотрел на него сбоку Казаков. — Болеет Иван. Нужна, говорят, операция на сердце. А Лиду в этом году избрали председателем поселкового Совета. Единогласно.

— Она, чего доброго, меня тут и не пропишет, — усмехнулся Павел Дмитриевич. На полное лицо его набежала тень. — Очень изменилась?

— А мы разве с тобой не изменились?

— Женщины быстрее стареют, хотя и живут дольше нас, мужиков.

— Веселая, с внуками возится. Младший сын женился, с ней в доме живет. И с невесткой ладит. Ты же знаешь, у Лиды легкий характер. И деловой оказалась. Новый клуб в поселке построила, детсад, амбулаторию.

— Надо же какие у нее таланты открылись, — покачал головой Павел Дмитриевич.

Они поднялись на крыльцо дома, в ручке двери увидели свернутую в трубку телеграмму.

— Тебе, — с усмешкой протянул зеленый листок с текстом, написанным от руки, Вадим Федорович.

Абросимов вслух прочитал:

— «Срочно возвращайтесь Москву коллегия министерства состоится в среду…» Послезавтра, — вертя телеграмму в руке, проговорил Павел Дмитриевич. — Придется завтра днем из Климова выехать.

— Ты что же, удрал? — с любопытством посмотрел на него Казаков.

— Надо ехать, — озабоченно сказал Павел Дмитриевич. — Отсюда автобусом, а из Климова много поездов на Москву. До завтра еще времени вагон… Знаешь что, Вадим? Давай баню истопим, а? Попаримся! Веники наломаем вон с той березки! — кивнул он на лес, что со всех сторон подступил к полотну.

— Попариться тебе не мешает… — протянул Вадим Федорович.

Ласточка со звонким криком мелькнула перед ними и скрылась в гнезде под крышей. Черный раздвоенный хвост не поместился и торчал наружу.

— Интересная все-таки штука жизнь, — задумчиво сказал Вадим Федорович. — Птицы каждый год прилетают туда, где родились, а человек чаще всего возвращается в отчий дом умирать…

— Главное, что все это есть у нас с тобой, — обвел рукой окрест Абросимов. — И всегда будет.

— Аминь, — улыбнулся Вадим Федорович.

Андрей, присев на корточки, манит к себе сына, вцепившегося в косяк открытой двери.

— Ваня, не бойся, иди ко мне, — зовет он. — Отпусти дверь и ножками, ножками!

— Угу, — отвечает мальчуган, шмыгая носом и не отпуская косяк. В синих глазах его нет страха, толстые губы чуть приоткрыты, нос сморщился.

Ваня Абросимов делает в своей жизни первые шаги. Он уже внятно выговаривает: «папа», «мама», «Оля». Он рослый мальчишка, отец утверждает, что пошел в абросимовскую породу: такая же широкая кость, сероглазый, русоволосый. Андрей видел своего предка лишь на фотографии, где сфотографированы Андрей Иванович, Ефимья Андреевна, Иван Васильевич Кузнецов и Антонина Андреевна Казакова. Близкие родственники, а фамилии у всех разные. Наверное, нужно обладать воображением отца, чтобы заметить сходство одиннадцатимесячного мальчика и, например, Андрея Ивановича.

Ваня наконец отрывается от косяка, делает один, второй шаг, затем начинает переставлять толстые ножонки все быстрее и вскоре оказывается в объятиях у отца.

— Маша! — радостно кричит Андрей. — Ваня пошел!

Из другой комнаты прибегает жена. Останавливается на пороге и смотрит на них. Большие прозрачные глаза смотрят недоверчиво.

— Ты меня разыгрываешь? — спрашивает она.

— Ваня, покажи матери, на что ты способен, — говорит Андрей, осторожно высвобождая сына из объятий, но тот цепляется за его руки. — Сын, ты же храбрый! Иди к маме! Ну, так же, как и ко мне…

Мальчик все еще держится за его большой палец, пристально смотрит на мать, теперь губы его сжаты, в глазах решимость.