Эльмира Нетесова - Заложники любви

— Угомонись! Подними окурок, брось в урну и больше не свинячь в коридоре, иначе вылетишь отсюда в два счета, прямиком на улицу!

— Да ты кто такой? — возмутился парень.

— Комендант этого общежития, но сначала человек, такой же, как вы. И не позволю никому вести себя в общежитии, как в бухарнике. Живо подбери окурок! А нет, собирайся, и чтобы духу твоего тут не было! — повысил голос Лукич, но парень стоял, ухмыляясь, не двигался с места.

— В какой комнате проживаешь? Как твоя фамилия, имя, отчество? — и этот вопрос остался без ответа.

— Так вот, чтоб через полчаса покинул общежитие! Уходи добровольно, иначе выселю принудительно!

— Замучаешься дым глотать, козел! Скорее сам выскочишь отсюда вперед рогами! Лысая задница, старый отморозок! — смеялся в лицо.

Когда в общежитии появились двое оперативников, ребята поутихли, отступились от заводилы скандала, никому не хотелось вместе с ним оказаться на улице.

— Собирайся живо!

— А за что? Я никого не ударил, не обозвал. За что выселять? Окурок не туда бросил? Разве это причина? Я жаловаться буду! — грозил человек, озираясь беспомощно на друзей, поспешивших уйти в комнату.

Нет, Андрея не повезли в милицию, его вывели на ступени, а седой вахтер не впустил парнишку обратно. Он стоял под окнами до сумерек. А когда окончательно стемнело, друзья открыли окно и втащили Андрея в комнату.

Все это видел Лукич. Но решил выждать время. Он понимал, если теперь по потемкам выкинет мальчишку на улицу, озлобит не только его друзей. Он понимал, что парни сами начнут искать выход и что-нибудь придумают. Так оно и случилось. Не прошло и часа, как все трое друзей попросились в кабинет:

— Простите Андрюху! Мы за него ручаемся! Все, как самих себя, его знаем. Не надо выбрасывать. Он нормальный дружбан. Работает, как паровоз. Малость заводной, ну уж так ему не повезло. Без отца рос. Мать пьет. Он с нею не может сдышаться под одной крышей. Маленьким был, даже в больницу попадал, как она его лупила. Воровать заставляла,— говорил тощий, долговязый парень.

— Маленького побираться заставляла. Выгоняла голиком и босиком на снег, чтоб сжалившись, больше подавали люди.

— Он чуть не умер от простуды. А едва подрос, пошел работать. Мать у него деньги воровала и пропивала до копейки. Что он видел у нее? Да ничего, ровным счетом, но мы приучим Андрюху, как надо жить. Он уже свою койку сам заправляет и стирать свое учится. Вот только от контейнеров насовсем не отучили, чтоб жратву там не промышлял. Так и осталась у него эта привычка с детства.

— Не выгоняйте! Ему, кроме как к бомжам, идти некуда. А и те возьмут ли его!

— Давно его знаете? — спросил Лукич ребят.

— Почти с детства. Мы у родни жили. А он в подвале пятиэтажки все годы канал. От матери прятался. Она его в дни получки искала. Свою долю забирала. Все подчистую.

— Где же его отец?

— Не знаем. Андрей сам никогда не видел пахана. Небось, нагулянный. Но ведь человек, жалко. Оставьте с нами. Мы уже привыкли друг к другу,— просили ребята.

— Хорошо, пусть остается. Его счастье, что вы у него есть...

А на следующий день, уже вечером, вышел человек в вестибюль, домой собрался, да разговорился с вахтером. Тот вскоре в туалет отлучился, и, в это время в дверь вбежал Андрей. Глаза квадратные, лицо перекошено. Он мигом побежал в свою комнату боясь оглянуться. Следом за ним неслась баба, держа в руке пустую бутылку. Она подняла ее в руке, чтоб ударить парнишку, но не успела, не догнала, не достала.

— Урою козла! — влетела в вестибюль растрепанная, злая:

— Стой, недоносок проклятый! — орала хрипло.

Лукич перехватил бабу, остановил:

— Что нужно? — развернул резко.

— Отвали! Я не к тебе! — попыталась вырваться, но не получилось.

— Не дергайся! К кому пришла?

— К сыну! Он, сучий выкидыш, кормить меня не хочет, в помощи отказывает, в куске хлеба!—дохнула перегаром.

— По-моему ты уже набралась по уши! Куда больше? Надо еще, иди, работай! Не приставай к пацану! — вырвал из руки бабы бутылку:

— И ты туда же, лысый пидер! Сбились тут в компанию и жируете! А я хоть сдохни! Погоди! До всех доберусь! Урою каждого! — брызгала слюной баба.

— Ты мне не грози! Стреляного воробья пушкой не испугать. А вот тебя в клетку могу определить надолго, до самого конца жизни не выберешься из нее. Это ты меня не помнишь, зато я не забуду, одна такая на моем участке жила.

— Нешто ты, Лукич? — протрезвела баба мигом.

— Он самый! Не приведись еще увижу тут. Своими руками ноги выдерну и голову сверну сволочи! Мало тебе приключений, так вздумала собственного сына покалечить? Не выйдет! Он у меня! И не доведись хоть один волос с его головы упадет, я живо с тобой разберусь! Тогда уже ничего не захочешь, не сына, не водки. Уговаривать не стану, брошу бродячим псам. Пусть они тебя отвоют, чмо безмозглое! — вытолкнул бабу из общежития на улицу. Она поплелась вдоль домов, часто оглядываясь, вздрагивая, что-то бурча под нос злым шепотом. Но ее никто не слушал. Из окна общежития, прилипнув носом к оконному стеклу, смотрел ей вслед Андрей. Плечи мальчишки вздрагивали. Нет, он не плакал. Сын когда-то любил ее. Как давно это было. Тогда она была для него мамой, единственным, самым родным человеком на земле. Он ждал ее с работы долгими часами, бросался к ней на шею, как только та входила в дверь, долго целовал усталое лицо. А потом у матери появились друзья и подруги. Они и отняли мать. Они часто приходили в гости, выпивали, пели и плясали. Им было не до Андрея, его отпихивали, отталкивали, а мать прогоняла сына от стола, забывала, что тот целый день не ел и ложился спать голодным. Так продолжалось долго. Андрей вскоре перестал ожидать мать. И уже не радовался ее возвращению. Она приходила злая, накидывалась на сына с бранью, а вскоре начала выталкивать из дома, когда мальчишка особо настырно просил поесть.