Чума в Бедрограде

Он вообще приятный тип. Бровь с ним столкнулась на выходе с медфака, поздоровалась — ответил, хотя на роже было написано, что не опознал. Ну, в общем, оно и понятно, он же типа портовый, вот уже почти сутки как ездит взад-вперёд на бесконечных грузовиках — подвозит всякое там оборудование, лекарства (болеутоляющие, например, ага), ту же твирь. И при этом бодр и весел без всяких браслетиков-батареек. И с серьгой в ухе.

Вот бы с кем по пивасику.

Бровь ещё немного повертела книгу в руках, пытаясь понять, имеет она право на мелкое кафедральное хищение или нет.

Составитель — Онегин Г. Е.

Наверное, хлопнулся в обморок, когда увидел цвета обложек.

Наверное, у него с Гуанако тоже какие-нибудь сложные отношения — всякого встречного-поперечного просто так в Порту не раздевают. То есть раздевают, конечно, но это не круто. Круто — представить, как Габриэль Евгеньевич рыдал в рукопись, когда Гуанако пропал (умер, сел на Колошму, чего там с ним, в общем, было).

— Положите немедленно!

Бровь эффектно подскочила на полтора метра и выронила книгу. Со спины к ней подкрался Максим (Аркадьевич) — строгий, страшный и гневный Максим (Аркадьевич).

Кажется, теперь она понимает, почему Дима всегда оказывается спиной к человеку, который к нему обращается. Чем меньше смотришь на источник бури, тем лучше.

— П-простите, — пропищала Бровь, поднимая книгу.

Грохот, впрочем, продолжился.

— У вас в руках кафедральная собственность, не предназначенная для студентов. Вы спрашивали разрешения её брать? Вы сами будете возмещать, если попортите? Или предлагаете кафедре обойтись неполным собранием сочинений?

— Нет, — упрямый Гуанако, разумеется, вовсе не намеревался запихиваться на место без боя, — я только посмотреть…

— Заведите себе собственное и смотрите, — отрезал Максим (Аркадьевич).

Он был в своём вечном коричневом пиджаке и с такой же коричневой рожей. В серых глазах обитали гнев и усталость — совсем не такие, как бывают от долгого недосыпа. Возможно, такие, как бывают от долгого заполнения формуляров и хождения по фалангам.

Особенно от хождения по фалангам без важного доказательства — диктофонной записи, например.

Здравствуй, комплекс вины, кажется, ты окончательно сформировался.

Как ответственная за боевой дух, Бровь, наверное, должна была сказать что-нибудь утешительное. С другой стороны, сегодня она отвечает за боевой дух Ройша (и ещё не факт, что ответит), а у Максима (Аркадьевича) есть Габриэль Евгеньевич. Вот где он шляется в такой важный момент, когда жизнь невинной студентки истфака находится под угрозой?

Максим (Аркадьевич) выглядел смущённо и немного растерянно — примерно как когда съездил своему любимому завкафу по лицу. Кажется, ему тоже нередко становится стыдно минуты на пол раньше, чем следовало бы.

Упрямый Гуанако наконец-то со скрипом занял подобающее место.

Повод всё-таки попытаться провести идеологическую работу.

— Простите, — нетвёрдым голосом повторила Бровь, — но я подумала… ну, сейчас же никто не учится, а я быстро читаю. Решила повысить свой интеллектуальный уровень.

— Вы подумали, — рокотнул Максим (Аркадьевич), — вы подумали! Вы подумали, что лучше администрации кафедры знаете, как распоряжаться её ресурсами?

— Нет, конечно, — нетвёрдый голос скатился обратно в писк.

— Вот именно. Чрезвычайные обстоятельства — не повод решать за других и лезть не в своё дело.

Брови только кажется, или это высказывание относилось не к ней?

Жаль, что сейчас Максим (Аркадьевич) явно не станет распространяться. Мог бы случиться весьма выразительный монолог. Но нет, этот тип и так не слишком разговорчив, а нынче и вообще похож на шаровую молнию. Очень медленную и очень тёмную шаровую молнию.

А ведь ей к нему в квартиру возвращаться (если, конечно, Ройш не предложит вечную любовь и прочие мирские блага, причём прямо на пороге своего жилища).

Когда Бровь впервые ехала к Максиму (Аркадьевичу), она не ожидала, конечно, пачек трусов на подоконнике и портрета Габриэля Евгеньевича в рамочке — скорее эдакого жилого запустения, прикрытых тряпочками стульев и пяти тарелок на сушке. Но на деле квартира Максима (Аркадьевича) ещё сильнее кафедры напоминала тайный штаб: звукоизоляция (толстый поролон тошнотного бежевого цвета) местами приколочена прямо поверх обоев, телефон воткнут в стоящую тут же, на столе, коробку какого-то устройства (типа от прослушивания), шторы — просто куски плотной тёмно-серой ткани. Натурально бункер, а не жилое помещение.