Чума в Бедрограде

Попытки лечить ОРЗ таким больным, конечно, помогут — от ОРЗ, не от чумы. Организм и дополнительные препараты будут изо всех сил бороться с нестрашным и несмертельным заболеванием, пока в какой-то момент вирус чумы не выйдет из подготовительной спячки и не устроит праздник, он же третья стадия. Быстро перекроит солевой баланс организма, станет тормозить жидкости и стягивать их куда леший захочет. Она ж не только потому водяная чума, что придёт из водопровода.

Вирус почти случайно выбирает конкретный тип клеток и накачивает их жидкостями сверх необходимого, осушая другие клетки. Например, пересохшая кожа, а если пораниться — ка-а-ак хлынет. Ну или не кожа, кожа ещё ерунда, а вот стенки какого-нибудь внутреннего органа рано или поздно от давления разорвёт.

Попельдопель пригляделся к усталой женщине, пытавшейся не задремать на скамейке, и отстранённо полюбопытствовал, что у неё разорвёт, если (допустим) она больна. Печень, определённо печень. Никаких оснований так думать не было, но у Попельдопеля с самого утра в голове почему-то вертелась сплошная печень.

Хотя усталая женщина может жить прямо тут, в Университетском районе, который Бедроградская гэбня умышленно заражать не станет — они-то думают, что Университет про чуму не знает, прохлопает заражение ушами и останется кругом виноватым со своими непутёвыми канализациями. А в Университетском районе всё перед глазами, в районной поликлинике сидят сплошь медфаковские старшекурсники, у них мозги побыстрее соображают, чем у простых врачей. Неразумно тут в канализации вирусы пускать — вдруг кто почует неладное.

Университетский район — самое правильное место во всём Старом городе. Помпезных особняков с садами, беседками и фонтанами тут никогда не было, просто многоквартирные дома дореволюционной постройки и петли мощёных улочек между ними, небогатое, но изобретательное литьё перил и крылечек, крохотные окна непонятного назначения, вылезающие в каких-нибудь неожиданных местах — то под самой крышей, то прямо между ярусами обычных окон. Кривоватые ступеньки с улицы сразу на чердак, минующие жилое пространство, кое-где сохранившиеся деревянные ставни, стены грубой облицовки «чтоб подешевле» — щербатой, под необработанный, кое-как перебитый камень. Низкие арки, фонарные цепи, подвальные забегаловки на месте прежних трактиров.

От медфака (бывший Институт Штейгеля) до истфака (бывшая Академия Йихина) чуть больше получаса узкими улочками, а если знаешь, в какую хитрую дырку нырять, и того меньше. Как раз хватит времени пережить степень безумия плана по производству лекарства.

«Если у тебя нихуя нет, — говорил только что на кафедре вирусологии покойник Гуанако, — надо ещё раз хорошенько подумать и исходить из того, что есть».

Попельдопель совсем, совсем не ожидал, что у Университета есть хоть что-то, чтобы мотивировать студентов. Оказалось — есть, у покойника Димы даже фотоснимки нашлись при себе, но всё равно поверить непросто. Пойди тут поверь!

Покойники, с которыми Попельдопель пёрся на поклон к гэбне, беззаботно трещали о чём-то своём: какой-то мастер татуировок, отрезанные косы и карты кладов — то ли радиопостановку обсуждают, то ли байку на ходу сочиняют. Попельдопель даже хотел прислушаться, но сосредоточиться на словах всё никак не получалось. Итак, скорость распространения заражения в населенном пункте на полтора миллиона человек…

Истфаковское крыльцо (шесть пар колонн, а торжественного вида всё равно не выходит) было засижено студентами. Понедельник, до занятий доползти сил хватает, собственно заниматься — не очень. У Попельдопеля до всяких пришествий чумы тоже не хватало, послал вместо себя на лекцию аспиранта и заперся в лаборатории, там работа пободрее.

Внутри многажды перестроенного здания бывшей Йихинской Академии всегда гулко и прохладно, но не зябко, а скорее свежо. Крохотный круглый холл по периметру заставлен едва ли не антикварными скамьями с резными спинками, на которых гораздо удобнее дремать, чем списывать. Над одной из них нависает прижизненный портрет Йыхи Йихина, коротконогого рыжего проходимца, державшего когда-то за ошейник весь Петерберг. Ошейников на парадном портрете полно — основатель Академии вряд ли позволил бы изобразить себя без первостепенных своих интересов, мальчиков в кружевах и больших лохматых собак.

Хотя, наверно, правильно было бы упоминать их в обратном порядке — собак и мальчиков. Попельдопель не слишком-то знал историю, не считая Революции, каких-то общих вещей и, собственно, истории медицины, но Йыха Йихин ему нравился, и потому он даже откуда-то помнил, что тот вырос на псарне, был сыном пёсника, внуком пёсника, правнуком пёсника и сам собирался стать пёсником, но не сложилось. Сложилось попасть под суд на родной финско-голландской стороне и сбежать к лешему в строящийся портовый город на территории Росской Конфедерации. Только зелёные первокурсники истфака могут полагать, что Йихин основал какую-то там скучную историческую академию — на самом деле он основал бордель. А чтобы выдержать суровую конкуренцию, которой в портовом городе было предостаточно, он не только дрессировал своих мальчиков как настоящий пёсник и надевал на них ошейники в качестве знака отличия по профессиональному признаку, но и придумал кое-что покруче — он их, эээм, оскоплял. Мода, между прочим, продержалась до самой Революции (как и мода на ошейники). Рыжий Пёсник умудрился убедить как своих современников, так и их потомков, в том, что лучшие работники борделей — оскоплённые работники борделей. Физиологическая противоестественность этой моды всегда особенно восхищала Попельдопеля: невелика заслуга заставить людей верить в простое и естественное, куда веселее — в сложное и не укладывающееся в голове!